— Так не может продолжаться долго. Скоро уж Фортуна отвернётся, и останешься ты снова без гроша. Остановись лучше сам, пока не поздно!
— Авось не отвернётся, — с мрачной ухмылкой ответил Фёдор Иванович. — На счастье только дурак играет, а я не хочу зависеть от случайностей и поэтому исправляю ошибки Фортуны.
— Постой! — вскричал Фёдор Петрович, да так, что извозчик вздрогнул, приняв это на свой счёт, и натянул вожжи. — Ты что, братец?! Ты… играешь наверняка?!
Назвать кузена шулером у него не повернулся язык. Фёдор Иванович ткнул извозчика, чтобы ехал быстрее, и спокойно сказал:
— В игре, дорогой мой, как в сраженье, я не знаю ни друга, ни брата. Если кто желает перевести мои деньги в свой карман — милости прошу попробовать. Но и я в таком случае имею право его обыграть, как мне будет угодно.
Фёдор Петрович почувствовал, как спина разом взмокла, и капли пота щекотно скользнули вниз вдоль позвоночника. А если бы гиганты-кирасиры… да что там, если бы кто угодно поймал его кузена за руку?! Последствия он боялся себе представить, но и прочь бежать уже не мог, оцепенев от ужаса. Вот и ходил за Фёдором Ивановичем на ватных ногах, и таскал узел, который всё пополнялся выигрышем.
В Егерском батальоне кузены собрали дань с несчастного Саши Нарышкина и его сослуживцев, а закончили трёхдневный тур на берегу Фонтанки, в Измайловском полку.
Вернувшись к себе, Фёдор Иванович рухнул на постель, не раздеваясь, и проспал часов десять кряду. Фёдор Петрович за это время тоже вздремнул, а поднявшись — учинил ревизию выигрышу. Ассигнации собрал стопками, столбики монет завернул в бумагу и карандашом надписал каждую колбаску. На подвернувшемся листке он подсчитал общую сумму — выходило что-то невероятное. Фёдор Петрович расположил деньги на столе аккуратными рядами, словно войска на плацу, и сгрёб драгоценности в пирамидку.
До пробуждения кузена он дымил трубкой и любовался нечаянным богатством. Фёдор Иванович, восстав ото сна, ладонями помял отёкшее лицо, задумчиво оглядел сокровища и сказал:
— Красиво. Сразу видать, что ты художник… Только нет в тебе поэзии, братец. Вали всё обратно в кучу, как было, и счёт свой порви. Знать не желаю, сколько здесь. Я сказал цыганам, что привезу много, и этого довольно!
Он двинул по столу к Фёдору Петровичу стопку ассигнаций с колбасками монет — какие попались под руку, не глядя, — и сверху бросил золотые карманные часы ценой рублей в пятьсот — долю кузена от игры.
— Остальное всё в кучу! — повторил Фёдор Иванович и отправился приводить себя в порядок перед поездкой в табор.
Когда узел с выкупом упал на траву к ногам Пашеньки, она уселась перед ним по-турецки, раскинув юбки.
— Я своё слово держу, — сказал Фёдор Иванович, намертво сцепив руки за спиной и стараясь казаться спокойным: привычное хладнокровие изменяло ему. — Поедешь теперь со мной?
Девушка развязала узел, откинула углы скатерти, и толпившиеся кругом цыгане ахнули.
Здесь же случились три-четыре офицера из числа обыгранных Фёдором Ивановичем. Цыганский барон слышал, как один из них с сердцем говорил другому:
— Американец, поди, совсем рехнулся. За простую девку эдакие деньжищи?!
Пашенька, подняв глаза на графа, его же движением наугад зачерпнула со скатерти в пригоршни, сколько чего попало.
— Это вам, ромалэ, чтобы лихом не поминали! — крикнула она и через голову бросила щедрый подарок цыганам, осыпав их драгоценным дождём.
Гомонящие цыгане принялись толкаться, отбирая друг у друга деньги, а Пашенька снова затянула скатерть узлом и поднялась на ноги.
— Выбрала? — спросил по-цыгански барон, неподвижно застывший среди толчеи.
— Влюбилась. — Девушка тоже перешла на свой язык; щёки её налились румянцем. — С первой минуты, как увидела. Все дни о нём думаю.
Старик печально покачал головой.
— Из волка кобылу не сделаешь. Барин молодой. Завтра другую захочет, или барыню встретит, или ещё какой чёрт его по рёбрам ударит — что тогда?
— С ним хоть в ад кромешный, лишь бы вместе. Ты сам учил меня: жить счастливо хочешь — не слушай, что птицы поют!
Пашенька тряхнула копной смоляных кудрей, подхватила с травы узел и улыбнулась Фёдору Ивановичу, примолвив по-русски:
— Едем!
К ночи на дачу Нарышкина пожаловал Николай Петрович Резанов. Труды над инструкцией отняли несколько мучительных дней; теперь же, получив подпись государя и разведав преинтересные тайны покупки британских кораблей, камергер снова разрешил себе отдых.
Николай Петрович пребывал в благодушном настроении, к тому ещё и хозяин дачи встретил его с распростёртыми объятиями. Конечно, он уже прознал об очередном успехе приятеля и велел сервировать им отдельный стол в кабинете: многочисленные гости, падкие на дармовое угощение с развлечениями, не спешили отъехать — гуляния на даче и в парке продолжались.
— Отменно, отменно всё складывается! — приговаривал Нарышкин, потчуя Резанова закусками и собственноручно подливая обоим вина.
За трапезой камергер немного захмелел, сделался словоохотлив, обстоятельно рассказал подробности своей победы над Крузенштерном и, в достаточной мере удовлетворив любопытство обер-гофмаршала, между делом поинтересовался:
— А что, цыган ты не погнал ещё?
— Ну зачем же… Пляшут, поют, гостей развлекают. Хочешь — пойдём, взглянем.
Николай Петрович последовал за хозяином в парк, отвечая на поклоны случайных гостей, которые попадались им по дороге. В свете факелов у помоста для цыганских танцев Нарышкину с Резановым поставили диваны, крытые коврами со множеством подушек.
— К нам прие-ехал, к нам прие-ехал, Николай Петрович да-а-а-арагой! — гортанно заливался хор цыганок под оглушительный перезвон гитар.
Зеленоглазая девчонка в сопровождении горбатого цыгана с ручным медведем на цепи поднесла Резанову традиционную рюмку. Камергер выпил и опустился на подушки. Они с Нарышкиным возлегли, словно римские патриции; отведали мороженого и посмотрели зажигательный танец, сопровождаемый дробью каблуков по помосту.
— Что-то не вижу я той, давешней, — заметил Николай Петрович с нарочитым безразличием. — Как, бишь, её звали?
Нарышкин усмехнулся.
— Полно, друг мой, не мог ты Пашеньку забыть. Я уж битый час жду, когда ты про неё спросишь… Эй, любезный, — окликнул он ближайшего цыгана, — Пашеньку нам позови!
Цыган отчего-то замешкался, потом отвесил неловкий поклон и скрылся в темноте.
— Твоя правда, — признал Резанов, немного досадуя на проницательность приятеля, — помню, потому и увезти хочу нынче же. В конце июля экспедиция снимается с якоря. Всего ничего осталось душу отводить, каждый день на счету.
К диванам, на которых раскинулись хозяин дачи с гостем, подошёл цыганский барон в неизменном сюртуке и обратился к Нарышкину:
