— Не бойся, дурачок, — приговаривал он. — Чего ты боишься? Не бойся… — Граф опустился на колени и спросил, заглядывая ребёнку в глаза: — Узелок… Узелок цыганский ты где взял? Кто тебя послал?
Сонный извозчик у Аничкова моста был немало удивлён, когда в его пролётку забрался молодой дворянин в грязной исподней рубашке и мокрых штанах, тянувший за руку чумазого зарёванного крестьянского мальчика.
— Гони что есть духу! — скомандовал Фёдор Иванович извозчику. — Тройную цену плачу. Гони!
Путь их лежал дальше вдоль Фонтанки, в предместье Петербурга, по старинке именуемое Коломной. В тамошнем сонном краю нанимали жильё мелкие чиновники, компанию которым составляли бедные дворяне из провинции. А большей частью селились в Коломне работники галерной верфи, служители Адмиралтейства да ремесленники.
Мальчишка, шмыгая носом, показывал дорогу к одной из ремесленных мастерских у берега реки Пряжки.
— Вон там, барин, — он ткнул пальцем в облупленный дом, показавшийся за яблоневым садом. — Только вы сами туда идите.
— А ты что же? — спросил Фёдор Иванович.
— Боязно мне. — Мальчишка утёр чумазое лицо и снова шмыгнул носом. — У неё знаете, глаз какой? Боязно. Серчать она будет, что я вас привёл.
Граф с усмешкой потрепал его по высохшим вихрам.
— Ничего… Небось, не будет.
Фёдор Иванович увидел Пашеньку сразу, как вошёл в мастерскую: сидела она особняком от прочих вышивальщиц…
…и смотрелась ещё краше, чем три года назад. Пуще прежнего расцвела, округлилась, в сок вошла восемнадцатилетний. Только волосы густые уже не струились по её плечам, как на портрете, — кудри были собраны в высокую кичку на макушке и перевязаны цветастой лентой. Но наряду цыганскому Пашенька не изменила.
Вышивальщицы дружно подняли глаза от работы и разглядывали перепачканного широкоплечего молодца с огромными бакенбардами, ставшего в дверях. Пашенька воткнула иголку в канву, отложила пяльцы и молча прошла мимо Фёдора Ивановича из мастерской, обмахнув его башмаки пёстрыми юбками. Граф двинулся следом.
В трёх десятках шагов от дома Пашенька обернулась.
— Зачем приехал, барорай?
Лицо её было спокойно. Фёдор Иванович хотел подойти ближе, но цыганка властным жестом заставила его остановиться, выставив перед собой растопыренную пятерню. Граф послушно замер, помолчал и спросил:
— Откуда у тебя столько денег?
— Это твои деньги. Ты приносил, я прибирала. Мне чужого не надо.
— Разве я тебе чужой?
— Ты сам так решил, когда уехал, со мной не простился.
Пашенька по-прежнему смотрела без всякого выражения и говорила ровным голосом. Фёдор Иванович переступил с ноги на ногу. До чего же была его цыганка хороша — и до чего похожа на свой образ, который он провёз кругом света, которым любовался бесконечные дни в каюте и бредил у алеутов.
— Три года, — молвил граф. — Три года ты жила… жила вот здесь? При таком-то богатстве?!
— Лад в сердце дороже денег. А чужого мне не надо, — повторила она.
— Дуня! — послышался от дома старушечий голос. — Дуняша!
Пашенька чуть нахмурилась и сказала:
— Идти мне надобно. Зовут уже.
— Дуняша? — удивился граф. — Почему вдруг Дуняша?
— Видишь, барорай, — печальная улыбка тронула припухлые губы цыганки, — ты даже имени моего никогда не спрашивал. Я Пашенькой в таборе была, пока для господ плясала. И у тебя в любовницах. Авдотья меня зовут. Авдотья Тугаева. Добрые люди Дуняшей кличут… Прощай, Фёдор Иванович.
— Дуня! — Старушечий голос дребезжал за спиною графа. — Да что ж за наказание такое?! Не догнать мне её!
Фёдор Иванович обернулся. От дома ковыляла, опираясь на клюку, сгорбленная сухонькая старушка, а перед ней быстро топала по земле босыми ножками весёлая смуглая девочка в короткой рубашонке, с густыми смоляными кудрями, рассыпанными по плечам.
Цыганка бросилась к девочке и подхватила её на руки, приговаривая:
— Кто тут у нас от бабушки бегает? Ту мири камлы…
— Это… твоя? — сглотнув, спросил граф.
— Моя! — Ответ прозвучал с вызовом.
Фёдор Иванович снова сглотнул — в горле мигом пересохло — и прошептал:
— Наша?
Чувство было такое, словно его снова тюкнуло по затылку осколком ядра, как тогда, у колюжской крепости. Пашенька залилась румянцем, обожгла графа вспыхнувшим взглядом и молча пошла к дому, прижимая девочку к груди…
…а когда ей оставалась всего пара шагов до двери, голос вернулся к Фёдору Ивановичу, и он с восторгом крикнул вослед:
— Венчаться! Нынче же венчаться!
Эпилог
Фёдор Иванович Толстой не сдержал обещания, данного Фёдору Петровичу Толстому, и не оставил записок о своих приключениях.
К услугам любопытных современников графа были его изустные байки. Для прочих сохранились пересказы досужих сплетников, противоречивые воспоминания участников кругосветного путешествия — и слухи, слухи, бессчётные слухи, которыми во все времена кормится светское общество.
Приключения графа Толстого давно превратились в легенду. На исходе второго десятилетия двадцать первого века невозможно утверждать наверняка — где правда и где выдумка в рассказе про начало девятнадцатого. Почитай, больше двухсот лет прошло! А нынче договориться не могут даже про то, что случилось пятнадцать или тридцать лет назад и чему есть живые свидетели…
…но любителям правды никто не мешает проследить за теми, кого доводилось по молодости встречать Фёдору Ивановичу, и поинтересоваться местами, где он побывал за время кругосветного путешествия.
Финляндия — первая страна, воды которой приняли корабли Крузенштерна и Лисянского по выходе из Петербурга. Находилась она тогда под властью шведской короны. А спустя шесть лет, во время войны со шведами, гвардейскому офицеру Толстому весьма пригодилась алеутская наука. В морозную зиму 1809 года граф прошёл разведкой по льду Ботнического залива и проложил путь для трёхтысячного корпуса Барклая де Толли — к изумлению шведов, которые знали, что при замёрзшем море десант невозможен, но вдруг увидели русскую армию под стенами Стокгольма. Так благодаря Фёдору Ивановичу и его охотничьим навыкам Великое княжество Финляндское больше чем на сто лет стало частью Российской империи, а столица Финляндии переехала и с тех пор находится в Хельсинки, который прежде был маленьким провинциальным Гельсингфорсом.
Куда меньше повезло столице Дании. Через четыре года после гостеприимной встречи русской кругосветной экспедиции в Копенгаген прибыли британские войска. Ими командовал сэр Уильям Шоу Кэткарт, десятый лорд Кэткарт — бывший посол в России. Датчане отказались выдать ему свой флот, который поразил Фёдора Ивановича и русских моряков удивительным порядком. Разгневанный Кэткарт велел своей эскадре начать обстрел города, и в три сентябрьских ночи 1807 года тихий уютный Копенгаген был стёрт с лица земли четырнадцатью тысячами залпов английских кораблей. Ядра разрушили каждый третий дом, а остальные сгорели в огне пожара, вызванного военной новинкой — зажигательными ракетами Конгрива. Позже город пришлось отстроить заново.
