— Нет. Рано. Я не позволял. Убери руки. Иди сюда.
Мы вздрогнули обе от звука его голоса, под моими ногами скрипнули половицы и Макс резко повернулся в мою сторону.
Я шмыгнула в свою комнату. Казалось, мне надавали пощечин, так сильно пылали мои щеки. Мне было больно. Очень больно и плохо… и я пока что не понимала, почему. Я их ненавидела. Обоих. У меня зуб на зуб не попадал. Макс пришел ко мне через пару минут после того, как я услышала смех женщины, ее голос с нотками насмешки.
Он открыл дверь и, облокотившись о косяк, посмотрел на меня, потом спокойно, выделяя каждое слово, сказал:
— Иди, подыши свежим воздухом, мелкая. Вернешься часа через два.
Положил на тумбочку деньги и подмигнул мне:
— Это чтоб было не скучно. Купи себе мороженное, короче, давай, сделай хорошее дело — погуляй, и подольше.
Я оделась за пару минут и пулей выскочила на улицу, но никуда не пошла, сидела на лавке и плакала, молча кусая губы. Я впервые в жизни ревновала, и это было настолько больно, что мне казалось, меня изнутри прожигает ядом. Ничего более мучительного я в своей жизни еще никогда не испытывала. Я задыхалась, хватала ртом воздух и не могла вздохнуть, только слезы солью размазались по губам. Тогда я решила, что не вернусь к нему домой. Никогда не вернусь.
Помню, как спряталась за дом, когда он вышел на улицу, провожая Малену, такую воздушную, шикарную, в белой шубе и сапогах на тонкой шпильке. Она слюняво поцеловала его в губы, а он шлепнул ее по заднице, когда женщина садилась в такси. Мне хотелось убить их обоих. Очень хотелось, до дрожи в пальцах, до судорог.
Макс осмотрелся по сторонам, словно высматривая кого-то, и вернулся в подъезд, а я сползла по стене и теперь ревела там, как идиотка, навзрыд.
Вернула меня та самая Тамара Сергеевна, которая, оказывается, жила неподалеку. Не сразу, конечно, вначале забрала к себе и поила чаем с малиной. Рассказывала о своих цветах, о работе в школе, о том, как дочь погибла в автокатастрофе. Она пить начала, а когда Макс позвал к себе работать, снова человеком стала.
Через час я согласилась, чтобы она сказала Максу, что я у нее, а еще через час я пришла домой сама. Он ничего не спросил, только зло посмотрел на меня, а я ничего не сказала, тоже полоснула взглядом и ушла к себе в комнату.
На следующий день я попросила Тамару Сергеевну научить меня готовить, а еще через пару дней я наконец-то примерила все те шмотки, что он для меня купил.
Глава 19. Андрей (Граф), Лена
Если бы строили дом счастья, самую большую комнату пришлось бы отвести под зал ожидания.
(с) Ж. Ренар
Как часто мы задумываемся о том, что такое счастье. Этот вопрос задавали себе как простые обыватели, так и философы на протяжении многих веков. А ведь все просто — достаточно спросить у самих себя: "Вы счастливы?" Отвечайте не задумываясь. И если ответ прозвучал утвердительно — просто наслаждайтесь. Не стоит разбирать счастье на атомы или пытаться докопаться до его сути — так вы лишь растеряете его очарование и упустите моменты, которые заставляют душу парить.
И сейчас я чувствовал себя счастливым, потому что на душе было легко. Это не ребячество, я осознавал, какая реальность нас окружает, а скорее, ощущение под названием "теперь мне все по плечу". Говорят, счастье в нас самих. Но если та часть тебя, которая, словно недостающий пазл, заключена в другом человеке — то и поиски счастья внутри себя никогда не станут успешными.
Каждому из нас не хватало того самого кусочка правды, который позволил бы понять, почему именно так, а не иначе сложилась наша жизнь. Тринадцать лет назад у нас не хватило для этого возможностей и мудрости. Все могло так и остаться в прошлом. Как прочитанная, хотя и недописанная книга, которую автор оборвал на самом волнующем кульминационном моменте и, не дав ни одного объяснения, просто остановил повествование.
Мы нуждались в разговоре. Сложном, выматывающем, исполненном горечи… Когда приходится оголить душу, вывернуть ее наизнанку, поделиться тем, что так тщательно привыкаешь прятать от посторонних глаз.
Она упрекала меня в том, что я оставил и забыл ее, что допустил ее слезы, разлуку и участь матери-одиночки; я предъявил свои аргументы, припоминая ее прощальную записку, фото с другим и недели безрезультатных поисков… В ответ она наотмашь ударила меня уродливой правдой… об угрозах Савелия, о том, как он загнал ее в угол и не оставил выбора. О том, что все те фото — искусно созданный маскарад. Как слова, вырванные из контекста. Да, она взяла деньги, а что ей оставалось делать? Да, рядом с ней был тот самый Игорь, который пытался хоть как-то ее поддержать, а она приняла его помощь, успокаивая себя хотя бы видимостью безопасности. Он помог ей с переездом в квартиру, а ведь со стороны все это выглядело как картинка семейной идиллии. Слова, которые давались в начале с таким трудом, полились бушующим потоком — вместе со сбивающимся дыханием, слезами, колотящей словно в лихорадке дрожью и мучительными паузами… передышкой, чтобы продолжить вновь.
До этого момента я был уверен, что отец исчерпал лимит боли, которую способен был мне причинить, но сейчас, слушая рассказ Лены, я понимал, что за всю свою жизнь не смог даже представить глубину его цинизма. Прислушался к себе, ожидая очередной приступ ярости и желание ударить побольнее, только в ответ — тишина, зловещая в своем безмолвии. Потому что мертвая… Ее не хочется прорезать криком, она обволакивает, словно паутиной, убивая любые эмоции. Так бывает, когда тот, кто был важен, вдруг с огромной скоростью отдаляется, и хотя вы стоите на разных полюсах, сердце больше не сжимает кулак сожаления. Да и дело ведь не в расстоянии, а в том, продолжает ли человек жить в твоей душе и какое место для него там отведено.
Говорят, родителей не выбирают. Верно — этот выбор делается вместо нас, зато в нашей воле от них отказаться. Странно, но принятое решение придавало сил, как будто сбрасывая с рук и ног невидимые кандалы прошлого. Тот, кто стал тебе безразличным, не может навязать тебе свою волю — потому что ни одно его слово больше не имеет над тобой власти.
Я видел, как с каждым часом, пока длилась эта удручающая взаимная исповедь, у Лены оставалось все меньше сил. Она была истощена. Правда не всегда является облегчением, чаще она вытаскивает наружу то, что мы пытались похоронить, упорно и тщательно, убеждая самих себя, что все в прошлом. Давая своей боли имя, мы даем ей возможность ожить. Лена уснула, положив голову мне на колени, и я, укрыв ее пледом, просидел так до утра. Время как будто остановилось, стихли все звуки, все потеряло свою важность, кроме возможности прикасаться к ее коже, нежно перебирая волосы и наслаждаясь чувством умиротворения под аккомпанемент ее размеренного дыхания.
* * *
Мы с Леной провели вместе уже несколько дней. И все это время я ощущал острую необходимость в телесном контакте: хотелось ее трогать, прикасаться к ней, прижимать к себе, обнимать. Брать ее снова и снова, не давая исчезнуть из поля моего зрения. Я набрасывался на губы в жадных поцелуях, не мог насытиться вкусом ее желания и надышаться ароматом возбуждения. Смотрел в глаза, и восторг, который пылал в них, сводил меня с ума. Я не мог отпустить ее ни на секунду… мне было жаль каждого мгновения, когда ее не было рядом. Даже если отходила лишь для того, чтобы сделать нам кофе… который в конце концов остывал в чашках нетронутым… Казалось, не было долгих лет разлуки, бессонных ночей, наполненных отчаянием вперемешку со злостью. Как будто мы каким-то непостижимым образом перенеслись в то время, когда были совсем юными. Смотрел на нее и не узнавал самого себя. Реагирую как мальчишка… Кровь, бурлящая в венах, как штормовые волны. Нетерпение. Жажда прикосновений — неудержимая и алчная. Страх, что все может закончится в любой момент. Да, я, черт возьми, боялся… боялся потерять, боялся, потому что хорошо знал, какой может быть моя жизнь без нее… Тот, кто теряет, учится ценить. Тот, кто обретает вновь, будет грызть землю, но не позволит себе потерять опять.
