Штейн озадаченно посмотрела на него и кивнула. Ее брови поползли вверх, когда в первом же куплете она услышала упоминание о ночной птице.
– Вы когда-нибудь использовали эту песню? – спросил Фрост. – Проигрывали во время сеанса кому-то из пациентов?
– Нет.
– Ну а для Ночной Птицы она, по всей видимости, что-то значит. Он использовал ее в случаях со всеми погибшими женщинами. Песня как бы включала их психическое расстройство. Каждый раз, когда звучала эта мелодия, у всех этих женщин случалась психотическая реакция. Такое возможно?
Штейн слушала песню. Фрост догадывался, что она о чем-то размышляет. Странно было думать, что такая красивая песня может быть орудием убийства. Наконец психиатр кивнула:
– Да, музыка может быть пусковым механизмом для поведения, основанного на гипнотическом воздействии. Иногда я сама предлагаю своим пациентам проигрывать определенную мелодию для снятия тревожного состояния. Есть такая методика.
– Как вы интерпретируете тот факт, что он выбрал конкретно эту мелодию? – спросил Фрост. – Для вас это что-то значит?
Она покачала головой:
– Нет, ничего.
Ему нужно было как можно быстрее достучаться до нее – заставить ее заговорить, – но он не знал как.
– Вы сказали, что считаете, что этот человек пытается погубить вас, – напомнил Фрост. – Вы продолжаете так считать?
Штейн сухо улыбнулась ему.
– Меня травят все СМИ. Я приостановила прием пациентов. Уверена, что рано или поздно на меня подадут в суд. Так что да, я считаю, что Ночная Птица хочет погубить меня. И знаете что? У него это, скорее всего, получится.
Фрост заметил в ее лице проблеск эмоций. Во время разговора врач вообще не проявляла их, но сейчас было видно, что она разрывается между желанием дать волю своему гневу и расплакаться.
– Едва ли чужой вам человек будет тратить столько сил на то, чтобы навредить вам, – сказал Фрост.
– Вероятно, вы правы.
– Так кто же так сильно ненавидит вас, доктор Штейн?
Полицейский увидел тоску в ее глазах. Она встала, взяла в одну руку чашку, в другую – телефон и портативный аккумулятор и через открытую дверь прошла в соседнюю комнату. Фрост последовал за ней. Он понял, что именно здесь она проводит свои сеансы. Комната напоминала святилище, это был своего рода храм воспоминаний. Инспектор допускал, что пациенты чувствуют себя в этой комнате вполне комфортно, однако ему здесь не понравилось. Ведь именно в ней доктор Штейн залезала в мозги других людей, а он не доверял тем, кто занимается такими вещами.
Она внимательно наблюдала за ним.
– Я вам не нравлюсь, не так ли, инспектор?
– Я вас не знаю.
– Ну тогда вам не нравится то, чем я зарабатываю.
Он пожал плечами.
– Насчет этого вы правы.
– Я не Снежная Королева, – сказала Штейн. – Знаю, я кажусь именно такой. Я выросла с абсолютно бесстрастным отцом. Он был требовательным учителем. Я научилась держать свои чувства под замком, но мне больно видеть муки других людей. Я хочу помочь людям сделать то, что я сама, наверное, никогда не сделала бы; именно этому я посвятила свою жизнь. Выпустить наружу эмоции. Справиться со своими страхами. Преодолеть боль.
– Я не сужу вас, – сказал Фрост.
– Нет? Тогда вы первый. Всю мою жизнь люди только и рассказывают мне, что надо делать.
Истон шагнул к ней. Ему захотелось вторгнуться в ее личное пространство, чтобы она испытала неудобство, однако врач подпустила его к себе почти вплотную и никак не отреагировала на это. И правда, ее было не так-то просто запугать.
– Доктор Штейн, у меня нет времени выслушивать откровения. Все, что я хочу знать, – это кто ненавидит вас до такой степени, что готов разрушить вашу жизнь. Кто настолько хитер и безжалостен, чтобы во исполнение своего плана убивать ни в чем не повинных женщин. Мне плевать, сколько у вас врагов. Наверняка список не длинный. Почему бы вам не перестать прятаться за моральными принципами и не рассказать мне все что знаете?
Ее взгляд остался холоден.
– Я уже рассказала вам все что могла. Жаль, что не могу рассказать больше.
– И вы легко примиритесь с самой собой, если все это повторится?
– Я никого не убиваю. Я – жертва, как и все эти женщины.
Фросту захотелось выругаться, но он сдержался.
– До свидания, доктор Штейн.
Он пошел к двери, но она произнесла ему вслед:
– Подождите.
– В чем дело?
Судя по выражению ее лица, психиатр взвешивала, о чем можно говорить, а о чем – нет. Наконец она тихо сказала:
– Потерянное время.
Фрост прищурился.
– Что?
– Эти женщины сталкивались с таким явлением, как потерянное время? Периоды, о которых они ничего не помнили?
– Да. Кристи Парк похитили на парковке. На следующий день она пришла на свидание и ничего не помнила о том, что с ней случилось. Бринн Лэнсинг незадолго до инцидента на мосту не пришла на работу и пропустила важную встречу без каких-либо объяснений.
– Вот тогда он это и делал, – сказала Штейн. – Именно тогда он и программировал их.
– Я догадался. Но разве для этого хватило бы одного дня?
– Да, но все равно зависит от человека. Некоторые люди очень восприимчивы.
– Вы назвали бы Монику Фарр, Бринн Лэнсинг и Кристи Парк восприимчивыми?
– Да. Все три необычайно быстро реагировали на лечение.
Фрост подошел к ней.
– А как он мог узнать об этом?
– Прошу прощения?
– Как он мог узнать, что женщины сильно восприимчивы? Ведь он выбрал их не случайно.
– Не представляю.
– У кого еще есть доступ к картам пациентов?
– Ни у кого.
– Даже у ассистентки? – спросил Фрост.
– Да. У нее есть доступ к графику приема, но карты пациентов я храню у себя. Все записи делаю от руки – я категорически против того, чтобы хранить карты онлайн или хотя бы на компьютере. Так что ему пришлось бы вламываться в мой кабинет, чтобы прочитать записи, а это здание отлично охраняется.
Фрост обдумал ее слова. Он обошел вдоль стен лечебный кабинет. В этой комнате хранилось много секретов. Здесь пациенты рассказывали о своих самых сокровенных страхах. Делились тем, о чем не поведали бы ни одному человеку на земле. Эти тайны знали пациенты. И доктор Штейн.
И кабинет знал. Если б стены могли говорить, они многое порассказали бы.
Вдруг инспектор замер.
А может, стены могут говорить…
