– На второй линии доктор Росалес.
Она могла бы сообщить об этом по интеркому, но ей было интересно, зачем мне звонит врач. Я не пожелал удовлетворить ее любопытство.
– Спасибо, – сказал я и, дождавшись, когда Пегги исчезнет, взял трубку: – Алло?
– Здравствуйте, Аарон, это Дороти.
– Добрый день.
– Вы куда-то пропали.
От такой прямоты мне стало слегка не по себе, оторопь пополам (чего лукавить?) с восторгом. Вот такая она, Дороти!
– С делами замотался.
– Ох ты.
– Накопилась куча работы.
– А я хотела пригласить вас на ужин.
– Да?
– Собственного приготовления.
– Ого!
Не знаю, почему я так удивился. Просто не мог представить ее у плиты. Пытался, но видел только ее смуглые руки, такие мягкие вопреки сильным коротким пальцам. Меня затопило нежностью.
– Охотно приму приглашение, – сказал я.
– Чудесно. В восемь годится?
– Сегодня?
– Да.
– Буду как штык.
Гораздо позже, мы уже готовились к свадьбе, Дороти рассказала, что именно сподвигло ее на этот ужин. За четыре дня без моих звонков ей открылось, насколько скучна и одинока ее жизнь.
– Я вдруг поняла, что у меня ни семьи, ни друзей. Да еще коллеги укоряют в неумении «общаться», но хоть бы кто объяснил, что это означает…
Перед моим приходом она кинулась наводить порядок в квартире: убрала с дороги стулья, запихнула книги, бумаги и разбросанную одежду в шкафы и комодные ящики.
– Все мужчины любят мясо, верно? Я позвонила в справочный отдел библиотеки имени Еноха Пратта, спросила, как приготовить стейк. Мне предложили варианты на гриле и углях, но гриля у меня нет, а насчет углей я не очень поняла, и тогда они сказали: ладно, жарьте на сковородке… С горошком было просто, всякий знает, как разогреть консервированный горошек…
Интересно, а к нашему разговору она тоже усиленно готовилась?
Да нет, вряд ли. Наверное, он возник случайно. И потом, я сам его начал своим замечанием о размерах ее жилья, запущенного, но просторного.
– У вас огромная квартира, – сказал я, оглядывая столовую, смежную с гостиной. – А сколько тут спален?
– Три.
– Ничего себе! На одного человека!
– Ну был еще сосед, но он съехал.
– Ах так.
Я присел на край гремучей металлической кушетки под цветастым покрывалом. На журнальном столике уже стояли два бокала и бутылка вина («Мальбек», отметил я). Дороти вручила мне штопор и села рядом. Так близко, что я учуял запах ее духов… или шампуня, не знаю. Она была в черной вязаной блузке с овальным вырезом и своих всегдашних черных брюках. Это ее вариант вечернего наряда? – подумал я.
А Дороти, похоже, все еще была в мыслях о соседе:
– Он съехал, потому что я недостаточно… отзывчивая.
– В смысле?
– Ну вот, например: отчего, говорит он, мне все кажется пересоленным. Понятия, говорю, не имею. А он: нет, серьезно? Так, может, отвечаю, еда и впрямь пересоленная. Нет, говорит, другим-то так не кажется. Вдруг это какой-нибудь симптом? Ну, значит, говорю, у тебя обезвоживание. Или мозговая опухоль. Боже мой! – вопит. Опухоль!
Сперва я не понял, зачем она это рассказывает. Но Дороти смолкла и как будто чего-то ждала.
– Надо же, какой дурак! – усмехнулся я.
– А то попросит ощупать его распухшие гланды, – продолжила она. – Или жалуется, что у него тянет спину, хотя сам же таскал тяжести, а в следующий раз выпрашивает рецепт на таблетки от мигрени.
– Вот же дурь-то! Прям не сосед, а пациент.
Снова пауза.
– Вообще-то он был не просто сосед, а… сожитель.
Не скажу, что меня это ошарашило. Напротив, было бы странно, если б женщина за тридцать еще не познала мужчину. Но я ставил себе в заслугу, что первым оценил ее по достоинству.
– У вас были серьезные отношения? – спросил я.
Дороти думала о своем:
– Теперь-то я понимаю, он, видимо, считал, что я мало о нем забочусь.
– Полная дурь, – повторил я.
– Пусть это послужит мне уроком, сказала я себе.
И опять она как будто чего-то ждала.
Наконец я все понял. И охнул.
– Я бы не хотела, чтобы кто-то счел меня… эгоисткой.
– Милая… Дорогая моя… Вовсе не нужно, чтобы ты обо мне заботилась. – Я взял ее лицо в ладони, поцеловал, и она ответила на мой поцелуй.
Надо сказать, выбор мой окружающих удивил. Отец высказался в той же манере, что и о маминых смелых кулинарных экспериментах: любопытно.
Мать спросила, сколько ей лет.
– Ей-богу, не знаю, – сказал я.
(Дороти было тридцать два. Мне – двадцать четыре с половиной.)
– Просто я думала, что по возрасту Дани-ка Джонс тебе ближе.
– Кто?
– Что значит – кто? Даника, с работы. Она была нашим дизайнером до Айрин. Перед самым отходом от дел отец взял ее в штат, и я вдруг понял зачем.
– Даника? Она же красит ногти на ногах!
– И что такого?
– Меня это настораживает. Что, думаю, спрятано под лаком?
– Ох, Аарон, когда же до тебя дойдет, насколько ты привлекательный? Со временем поймешь, что мог бы заполучить любую девушку, да будет поздно.
Ничего такая, сказала сестра, на любителя женщин с общительностью панды. Это меня рассмешило. Дороти и вправду смахивала на панду – тоже кругленькая, крепко сбитая, упорная.
Только я один знал, что под ее мешковатой одеждой скрываются формы изящной вазы и гладкая оливковая кожа. Тело ее как будто излучало покой, нисходивший на меня всякий раз, как я был с ней рядом.
Нас обвенчали в нашей маленькой церкви, причем даже не перед алтарем, а в ризнице, свидетелями были мои родители и сестра. Что удивительно, Дороти не возражала и против многолюдной свадьбы, но я, конечно, не стал ничего затевать. Чем проще, тем лучше, решил я. Пусть все будет просто и честно. Из-за рабочего графика Дороти мы даже не поехали в свадебное путешествие. Просто вернулись к обычной жизни.
Поженились мы в начале июля. Через четыре месяца после нашего знакомства.
Накануне своей третьей женитьбы кузен Роджер сказал, что для него супружество сродни пагубной привычке. Затем уточнил:
– В смысле, самое начало супружества, его, так сказать, заря. Все начинается заново, и молодожены – как новорожденные, еще не наклепавшие ошибок. У тебя новое жилье, новая посуда и вроде как новая личность, которую в гости приглашают вместе с твоей половиной. А у жены и вовсе новая фамилия.
