Он чуть отвлекся и призадумался: «Ну что еще? Да, на море… Ну или слетать в Париж. Да, с Оксаной в Париж! Давно собирались».
Или еще куда-нибудь? Но больше ничего в голову не приходило. «Да надо просто жить, – разозлился он на себя. – Просто жить, и все! В конце концов, здоровье у него вполне приличное, сил еще тоже достаточно. Денег хватает, живи – не хочу! Вот именно, – горько усмехнулся он, – ключевые слова здесь не хочу».
Он глянул на часы, торопливо умылся, отказался от завтрака, положенного в вагоне-люкс, и только глотнул остывшего чаю. Поднывал правый бок: накануне он крепко выпил с коллегами, и наверняка обострился холецистит.
Выпив чаю, он стал смотреть в окно. За окном мелькал знакомый пейзаж и знакомые полустанки: Выблогово, Тарасень, Манюшки. Поселок городского типа, окраина города Н., Верхнее Троголово. В Верхнем Троголове – «Верхушке», как называли его местные, – находился тот самый завод, на котором когда-то работал отец, а потом и брат Ванька.
Значит, через пятнадцать минут он будет на месте. Поезд громко фыркнул и резко затормозил. Послышался монотонный голос диспетчера, объявляющий о прибытии московского поезда за номером сто пять. Никитин легко подхватил свой саквояж, коротко глянул на себя в зеркало и пошел на выход.
На перроне стоял Иван. Увидев Никитина, он расцвел, заулыбался, показав отсутствие боковых зубов.
Никитин расстроенно подумал: «Неужели Ванька не может заняться зубами? Хотя сейчас это огромные деньги, может, многим не по карману. Значит, нужно осторожно и грамотно подкинуть деньжат. Только Томке, не ему. Ванька гордый и страшно щепетильный – денег не примет, проверено».
Никитин спрыгнул на платформу, и они обнялись. Иван внимательно, по-отечески, разглядывал младшего брата. Никитин смутился и заворчал:
– Ну что уставился? Что, постарел?
Брат стал горячо уверять его в обратном. Уселись в машину Ивана – старенькую, конца прошлого века серую «реношку». Скрипучую, ободранную, но все еще довольно шуструю. Ванька был из рукастых и сам довел ее до ума – «дошаманил», как он говорил. В машине состоялся короткий дежурный разговор: «Что да как, как Тата, как работа?»
Никитин отвечал скупо:
– С работой нормально. А Тата… Что спрашивать, Вань? Нечего мне тебе ответить, нечего. Лучше расскажи, как у вас, как Томка, как Надечка?
И Ванька расплылся в счастливой улыбке:
– Отлично. Отлично у нас! Все прям на пять!
Подъехали к дому, выползли из дребезжащей машины, и Никитин, расправив плечи, глубоко вздохнул:
– Вот, Вань! Хоть и производство тут, у вас, а все равно дышится по-другому, не то что в нашей Москве!
– В вашей, – коротко поддел брат. – В вашей, Димка!
И они рассмеялись.
В подъезде в нос ударил знакомый запах: щей, выпечки – ну это Томка старается, – влажной собачьей шерсти и еще чего-то непонятного, но знакомого.
Томка стояла в дверях – румяная, радостная, в переднике, с забранными под косынку волосами. На лестничную клетку вырвались запахи свежих, только из печки, пирогов, жареного лука, запеченного мяса, маринадов и домашних солений.
– Димка! Сколько лет, сколько зим! – воскликнула Томка и крепко его обняла. – Ты ведь два года не был, засранец!
Никитин виновато развел руками и громко сглотнул слюну.
– Проголодался! – охнула Томка. – Ну умывайся и скорее за стол! На завтрак будут тебе вареники с вишней!
Все было как всегда: маленькая, до боли знакомая кухня, липа под окном, нагло и бесстыдно, как старая и беспардонная соседка, заглядывающая внутрь. Тот же светильник – старый, еще родительский. Пластмассовый белый колпачок, стилизованный под косынку.
Никитин ел Томкины вареники и захлебывался от восторга.
Томка была хозяюшка, мастерица.
– А где любимая племяшка? – поинтересовался Никитин. – Загуляла?
– Да брось, – расстроенно ответила Томка. – Все на работе! Работает девка как проклятая – уходит из сада только тогда, когда разберут последних детей. Чокнутая, ей-богу! Уж как мы с ней ни боремся, как ни уговариваем! Трудоголик!
– Понятное дело, в папашу! – рассмеялся Никитин. – Точная копия! Ваньку тоже с завода не вытянешь!
Томка странно посмотрела на него и тихо проговорила:
– Наверное…
После обильного завтрака засобирались на кладбище. Доехали быстро, какие там расстояния: десять минут, и ты в другом конце города.
У ворот кладбища купили цветы у вечно сидящих там бабулек – конечно, палисадниковые: крупные садовые ромашки и высокий букет светло-сиреневых, в голубизну, колокольчиков. Шли молча. Идти было недалеко, но было заметно, что кладбище здорово разрослось. Могила была ухоженной, чистой.
– На родительскую были, – объяснила Томка.
Скромный памятник из серого ракушечника с керамическим овалом – мать и отец, еще молодые, со светлыми и радостными лицами. Сколько Никитин ни бился, ни спорил с родней, ничего не получилось. И Ванька, и Томка возражали по поводу установки нового памятника. Ну и Никитин эти разговоры оставил. В конце концов, это их право – это они, а не он заботятся о могиле родителей. А он, блудный сын, приезжает раз в год, да и то не всегда получается.
Постояли, помолчали. Томка помыла памятник, выдернула наглые и вездесущие сорняки. Положили цветы и пошли к выходу.
Не дойдя до ворот, брат смущенно кашлянул:
– Дим, ты уж нас извини. Но нам надо к Тасе. Она тут, рядом, совсем близко, три минуты, не против?
Томка молчала, отведя взгляд. Ну и Никитин молчал – растерялся.
– Не хочешь с нами, – быстро добавил брат, – подожди за воротами. Мы быстро, минут десять-пятнадцать.
– Да ладно, пошли, – все еще растерянно проговорил Никитин.
Тасина могила расположилась удачно, если здесь, на кладбище, вообще применимо слово «удачно». Могила располагалась под густой, словно скорбно склонившейся, ивой. Плакучая ива, как зонт, как навес, оберегала скромную доску из серого гранита. Арефьева Таисия, дата рождения, дата смерти. Все как обычно.
Тасина могила тоже была прибранной и ухоженной. У подножия памятника лежал букет засохших гвоздик. В землю был воткнут другой – из полинявших пластмассовых желтых цветов.
Томка нагнулась, подняла букеты и, словно оправдываясь, сказала:
– Искусственные с зимы еще. А живые – с ее дня рождения.
– Со дня рождения? – удивился Никитин. – А вы что, знали, когда ее день рождения?
Томка и брат испуганно, как показалось Никитину, переглянулись.
Томка кивнула:
– Ага, знали. А что тут такого?
Никитин удивленно пожал плечами.
– Да нет, ничего. Хотя… все-таки странно.
