Шаги замерли возле нашей двери.
Я перестал дышать. Ладони непроизвольно сжались в кулаки, все тело задеревенело.
«Пройди мимо! Пройди мимо!»
Но проводник медлил. Стоял там, за дверью, и не желал двигаться дальше. Мысленным взором я видел его: форменный темно-синий костюм, застегнутый на все пуговицы, гладко выбритый подбородок, ледяной немигающий взгляд, устремленный прямо перед собой. Губы, так плотно сжатые в узкую линию, что почти исчезли с лица.
Он стоял, смотрел и – видел меня сквозь дверь? Меня – скорчившегося, сжавшегося в комок на своей полке, трясущегося от страха и дурного предчувствия, уже не отличающего сна от яви…
«Все это тоже может оказаться сном? Может же?»
А в следующую минуту дверь легко отодвинулась в сторону. Отъехала, словно не была заперта, словно я не дрожал от ужаса, пытаясь как можно тише и незаметнее закрыть ее на замок!
Запоры и засовы нипочем тому, кто действительно хочет оказаться внутри, подумалось мне. Сам не понимаю, как удалось сдержаться, но только я не издал ни звука и не оглянулся на дверь.
Темное купе затопил желтоватый свет: в коридоре были включены лампы. Веки мои дрожали, и я был рад хотя бы тому, что лежу не на спине, а на боку, да и простыня натянута высоко, так что проводник может видеть лишь мою макушку.
Вот только если он вправду способен прозревать сквозь преграды, то эти уловки просто смешны, он отлично знает, что я не сплю.
Застывшая в дверях фигура не шевелилась. Ни единого звука не раздавалось, даже Тамара будто бы перестала дышать. Собственного дыхания, как и дыхания проводника, я не слышал тоже. Только деловитый стук колес нарушал тишину.
Дверь все не закрывалась, но и внутрь проводник не ступал.
«Чего он ждет?» – тоскливо думал я.
От входа тянуло холодом, как будто в коридоре было открыто окно. Только я отлично понимал: дело вовсе не в распахнутом окошке. Будь это так, наверняка ощущалось бы дуновение ветра, да и перестук колес был бы громче.
Источником стылого, мертвенного холода был проводник. Как от обогревателя идет тепло, так от него, будто от айсберга, исходила стужа.
«Если он не уйдет прямо сейчас, – подумал я, – у меня нервы не выдержат. Вскочу, чем бы это ни обернулось, брошусь к нему, вытолкну наружу и захлопну дверь. Что я, суслик трусливый?»
– Трусить и бояться можно. Даже нужно, иначе был бы хаос безрассудства. А еще нужно знать: всему свое время. Каждый ждет своего часа. Надо только ждать. Ждать.
В первый момент я не понял, что по-настоящему слышу эти слова, что голос этот – знакомый, низкий голос – звучит наяву. От неожиданности, вконец растерявшись, я повернул голову.
То, что теперь проводник видит: я не сплю, больше меня не волновало. Он и так все знает, знает даже, о чем я подумал.
Проводник стоял в прямоугольнике света, который стекал с его темной фигуры, как талая вода по весне стекает с крыши. Он был таким, каким я его и представлял: вросший в пол, руки по швам, на лице нет и намека на улыбку или живое чувство.
Несколько мгновений мы в упор смотрели друг на друга, но я не видел его глаз. Лицо проводника оставалось скрытым в густой тени, вместо глаз видны были лишь черные провалы глазниц, которые казались пустыми. Затем он вскинул руку – так, словно хотел ударить наотмашь, и резким, нарочитым, демонстративным движением вернул дверь на место.
Она с грохотом захлопнулась, оставив снаружи и проводника, и освещенный коридор. Купе погрузилось во тьму настолько плотную, что она казалась ослепительней яркого света. Раздался хрусткий щелчок – защелкнулся, запираясь сам собою замок.
Этот звук я слышал отчетливо, а дальше – тишина.
Я провалился в нее, как в прорубь.
Глава 11
Коридор. Окна, занавески, сиденья, вытертая дорожка. Я снова торчал здесь, как солдат на посту. Занял привычное место и стоял, впившись взглядом в заоконный пейзаж. Любоваться нечем: картины, что мелькали передо мной, не отличались разнообразием. Это было все равно, что смотреть на серую стену – взгляд соскальзывает, сосредоточиться невозможно.
Погода снова была сырая. Мелкий, унылый дождик крапал, забивая в поверхность луж крошечные гвоздики. Почему не видно птиц? Вообще как давно я в последний раз их видел?
Я уже ни в чем не был уверен. Шел на ощупь, как ежик в тумане. Сколько времени я еду? Вроде бы прошло две ночи, значит, третьи сутки. Но самое главное, я понятия не имел, куда мы движемся. Можно успокаивать себя, полагая, что ночью поезд останавливается, но что толку врать себе? Этот состав идет без остановок. В какие же дали он мчится?
Я уже давно заметил, что мы ни разу не проехали мимо хоть какого-то, самого маленького, населенного пункта, не говоря уже о крупных городах, которые должны быть на пути следования. По обеим сторонам вагона, хоть все глаза прогляди, не видно ни деревушки, ни дачного поселка, ни домика, ни будки смотрителя на полустанке, да и самих полустанков нет. Никаких признаков человеческого жилья – мы едем по совершенно безлюдной местности.
Но ведь такого не может быть!
Однако это есть. И никому не кажется странным, кроме меня. Я встречал людей, таких же пассажиров, но уже ни о чем их не спрашивал. Знал, что бесполезно, и зарекся задавать вопросы.
Сегодня утром я проснулся и обнаружил себя в одиночестве. Тамары не было. Действуя на автомате, я прибрал постель и пошел умываться.
Возле туалета стояла женщина с помятым лицом. Волосы небрежно забраны в хвост, на щеке – след от подушки. На плече у нее висело полосатое полотенце, в руках она держала мыльницу, зубную щетку и тюбик зубной пасты. Покосившись на меня, женщина отвернулась к окну.
– Извините, – откашлялся я.
Она лениво повернула голову в мою сторону и проговорила:
– Я крайняя, после меня еще двое. Я на них тоже занимаю. За нами будете.
– Понимаю… Я не о том.
«А о чем? Какой вопрос задать, чтобы она не решила, будто я опасный маньяк? Спросить, когда она села в поезд? Останавливался ли он хоть где-то в ближайшие сутки? Куда мы едем и скоро ли Улан-Удэ?»
– Который час? – решился я.
Женщина пожала плечами.
– Около девяти, наверное.
– А вы… – Я хотел поинтересоваться, когда будет ближайшая станция – такая формулировка казалась мне нейтральной. Но так и не договорил.
Одна из дверей с шумом отодвинулась, и из купе вышел мужчина с мальчиком-подростком.
– Наконец-то! – недовольно проговорила женщина. – Сколько можно копаться! Возятся и возятся.
Никто из них не ответил. Оба протиснулись мимо меня к женщине, а она продолжала выговаривать им, пенять на нерасторопность.
