В зал вошли люди – супружеская пара с маленькой дочкой.
– Доброе утро! – приветливо поздоровалась девочка и широко улыбнулась. Передние молочные зубы у нее выпали, отчего улыбка казалась ущербной и при этом беззащитной.
«Что вы здесь делаете?! Вы хоть понимаете, что попали в ловушку и уже не сможете вырваться?» – захотелось мне крикнуть в лицо девочке и ее родителям.
Но я, конечно, промолчал. Шарахнулся от них, побежал к двери. Они – и Надя, и эта семья обреченных – смотрели мне вслед, и глаза у всех были круглые, глупо-удивленные, как у рыб.
Оказавшись в тамбуре, я прижал ладони к лицу. Куда мне теперь идти? Некуда. Но оставаться на месте я не мог тоже, и, отдышавшись пару минут, машинально открыл дверь в соседний вагон.
Возле туалета стояла девушка. Она наградила меня подозрительным взглядом и отвернулась. Не останавливаясь, я прошел мимо. Сделал несколько шагов, уже не пытаясь понять, был я здесь или нет, и остановился у окна, ничего перед собой не видя.
Дверь одного купе была открыта, оттуда лилась громкая музыка. Хрипел Высоцкий:
Не страшны дурные вести,
Начинаем бег на месте,
В выигрыше даже начинающий.
Красота! Среди бегущих
Первых нет и отстающих,
Бег на месте общепримиряющий…
«Бег на месте, – мысленно повторил я вслед за ним. – На месте».
Мать права, знаки действительно бывают. И эта песня – один из знаков.
Куда бы я ни шел, ни бежал, я все равно топчусь на месте. А значит, единственный мой шанс на спасение – вырваться из поезда. Пусть даже придется прыгать на ходу. Лучше разбиться, покалечиться, но снова попасть в нормальный мир, чем вечно курсировать по кругу в компании полуживых-полутрупов.
Я двинулся вперед по коридору. Мог бы вернуться, но не хотел проходить мимо девушки. От вагона-ресторана тоже хотелось оказаться как можно дальше.
«Как я открою двери? Они, наверное, заблокированы, закрыты, и отпереть их может только проводник».
Однако решать вопрос с ключами мне не пришлось. Того, что предстало моим глазам в тамбуре, я и представить не мог. Ко всему был готов, но к такому…
Дверей не было. Точнее, они имелись, но были замурованы – как окна в моем сне (если это действительно был сон). Не в силах поверить своим глазам, я подошел ближе, спустился по ступенькам, протянул руку и коснулся того места, где должна быть дверь. Нет, не почудилось. Ступеньки вели в тупик, упирались в гладкую металлическую поверхность на месте двери.
Я обернулся – с противоположной стороны то же самое.
«Успокойся, – приказал я себе, – паниковать еще рано. Возможно, дверь отсутствует только в этом вагоне. Нужно сходить в другой вагон, проверить».
Я пошел, хотя и чувствовал: все бесполезно. В следующем вагоне двери не окажется, как и во всех остальных. Вспомнить, были ли они прежде, пока я метался по поезду в поисках головного вагона с кабиной машиниста, не удавалось. Вроде я не замечал ничего особенного. Наверняка обратил бы внимание на отсутствие дверей… Или не обратил бы?
Двери не было и в другом вагоне тоже. Можно, конечно, обойти весь поезд, но я был уверен в бессмысленности этого занятия.
Стоило мне захотеть вырваться наружу, двери исчезли (даже если они и имелись когда-то). А может, их и вовсе не было, вместо них была лишь имитация, подделка.
Из поезда нет выхода. Оказавшись здесь, ты не сможешь уйти. Я понял это отчетливо и ясно. Но верить отказывался.
Хорошо, пусть дверей нет. Но ведь есть окна, которые можно разбить. И есть еще кое-что, о чем я внезапно вспомнил, – стоп-кран. Можно рвануть его, а затем выбить окно и выпрыгнуть.
Я оглянулся в поисках стоп-крана: вроде он должен находиться как раз в тамбуре. Но здесь его не было. Может, они не в каждом вагоне? Что ж, придется проверить, но есть ли в этом смысл? Скорее всего, стоп-крана не окажется, как не оказалось дверей.
В тамбур вышел немолодой полноватый мужчина. В руках он держал пачку сигарет и зажигалку.
– Вы не знаете, стоп-кран бывает в каждом вагоне? – спросил я.
Голова мужчины напоминала глобус – гладкая, круглая, лысая.
– А зачем нужен стоп-кран? – спросил он.
Куда логичнее было бы, начни этот человек интересоваться, с какой целью я спрашиваю. Еще он мог бы заподозрить во мне хулигана и прочесть лекцию о том, что срывать стоп-кран без веских оснований запрещено, что это повлечет за собой травмирование пассажиров, а мне грозит штрафом.
Но он не сделал ни того, ни другого, вместо этого задал абсурдный вопрос.
– Вы не знаете, для чего нужен стоп-кран? – переспросил я.
Мужчина продолжал смотреть на меня. Я жалел, что заговорил с ним, но не мог повернуться и уйти. Дело было не в вежливости. Ноги не шли: я должен был услышать, что еще он скажет.
– В нашем поезде не может быть стоп-крана, – наконец ответил мужчина. – Разве вы не понимаете?
Говорил он тихо, словно боялся, что нас услышат, и не хотел этого допустить.
– Почему? – тоже понизив голос, спросил я.
Не знаю, кто дергал меня за язык. Что бы он ни ответил, от этого будет только хуже.
– Поезд никогда не останавливается.
– А если кому-то нужно будет выйти?
– Выйти? – Он так вытаращил глаза, что я испугался, как бы они не вывалились из глазниц ему на щеки. – Но ведь все знают, что из поезда нельзя выйти! Никто не может сделать этого по собственной воле.
– Поэтому здесь нет дверей?
Мне было жутко – от его ответов, от его тона, но прекратить расспросы я был не в состоянии.
– Тем, кто в поезде, не нужны двери. Вы, видно, недавно здесь.
– Не понимаю…
– Позже разберетесь. Даже если вы покинете поезд, вы все равно останетесь в поезде.
Мужчина произнес эту невозможную, лишенную обычной, привычной логики фразу с непоколебимой уверенностью. Для него это была аксиома, не вызывающая сомнений.
– Вам лучше бы прекратить нарушать правила, – добавил мужчина. – Проводнику это не понравится.
– Проводнику? Вы так говорите, как будто он… – Я не мог подобрать нужного слова. – Кто он такой? И с чего вы взяли, что я нарушаю правила? Вы меня впервые видите!
Мужчина проигнорировал эту тираду. Он вообще как будто перестал замечать меня. Щелчком выбил сигарету из пачки и сунул в рот. Чиркнул зажигалкой, прикурил и затянулся.
– Эй! – окликнул я его. – Вы меня слышите?
Мужчина обернулся ко мне и посмотрел так, словно только в эту секунду разглядел, что находится здесь не один.
– Чего тебе, парень? – спросил он.
– Мы же с вами только что… – начал я и осекся.
