Йожевиж влился в толпу, направляющуюся к шахтам, и на мгновение представил себе, как идёт по родной Аркандитироге, оставив Виньо дома колдовать у плиты и пасти выводок смешных, похожих на родителей гномиков. Дети отчего-то виделись ему рыжими, как суженая, и деловитыми, как он сам. Пожалуй, впервые он позволил себе мечтать о том, что ранее казалось недостижимым. С тех пор, как они с Виньовиньей сбежали из Синих гор, каждое утро, которым они могли взглянуть друг другу в глаза или мимолётно коснуться друг друга, каждая ночь, наполненная дыханием, раздающимся совсем рядом, – протяни руку и дотронешься до лица другого, – казались ему чудом! Руфус и Торус, может быть, и были недовольны их самоуправством, но супротив силы любви не пошли, за что Йож был безмерно им благодарен. Будто в подтверждение его мысли, справа показался вход в Храмовый штрек. Подобные располагались в каждом квартале, и всякий мог зайти с подношением, будь то найденный на выработке самоцвет, уже огранённый камень или чарка гномьего самогона. Божественные братья искренне любили свой народ, никогда не были высокомерными ублюдками, как Боги Крейского пантеона, потому принимали любые подарки с удовольствием. У Йожевижа, к сожалению, подарков не нашлось – вещи остались в спальных покоях. Но «спасибо», которое ему захотелось сказать, исходило из самой глубины сердца, ведь он снова обрёл Виньо, и ему были подарены дни и ночи с ней!
Штрек был сумрачен и почти пуст. Мерцали загадочно редкие свечи и самоцветы на золотых блюдах, напоминающие глаза диких зверей в темноте. Ноздри почтенного мастера защекотали дымки воскурений – пучки жёсткого мха, обмакнутые в ароматную смолу, лежали в курильницах у высеченных на стенах друг напротив друга изображениях братьев: старшего, Руфуса, вооружённого огромным боевым молотом, и младшего, Торуса, держащего в руках кузнечные щипцы.
В глубине помещения, у изображения старшего, Йожевиж заприметил массивную фигуру молящегося. Гномы не становились на колени перед богами и королями, в случае исключения могли преклонить одно, но не оба! Судя по тому, что этот гном опустился на колено – его просьба была серьёзна. Стараясь двигаться тихо и не помешать молитве, Синих гор мастер встал к нему спиной, обернувшись к Торусу. Традиционно о крепости и благополучии домашнего очага просили именно младшего брата – мастера, изобретателя, инженера, учителя. Произносить молитву вслух гномы зазорным не считали – их народность была крепка, а какие могут быть секреты перед братьями и сёстрами? Потому Йожевиж заговорил негромко и обстоятельно:
– Светоч мудрости и почтенный мастер, Торус, Благоприятствующий детям своим, вместе с братом, Руфусом-воителем, примите мою благодарность за гномеллу, осиявшую скудную жизнь немолодого мастера! Только об одном прошу – ежели суждено нам погибнуть в странствиях, позвольте мне прежде связать с ней жизнь священным обетом и поясами верности, как то полагается уважающему себя гному. Она – радость в моём сердце! Может быть, я мало говорю ей о любви, ну так не пристало Синих гор мастеру разбрасываться словами, а делом я готов ежеминутно подтвердить свою любовь к Виньовинье Виньогретской!
– Ты искренен! – раздался голос из-за спины. – Братья обязательно примут твою молитву! Прости мой интерес, но что мешает вам пожениться? Родные? Средства? Время?
Йожевиж развернулся. На лицо стоящего перед ним гнома отбрасывал глубокую тень куколь длинного плаща.
Никогда и никому он не рассказывал о том, что происходило между ним и гномеллой, об отчаянии, охватившем их, оказавшихся в объятиях запретной и сладкой любви, о желании быть вместе, несмотря ни на что, о страшном решении покинуть Аркандитирогу, столицу Синих гор, и бежать в чужие края… Он, наверное, и не поведал бы об этом выходцу из Синих гор, но отчего бы не излить душу чужаку из Круткольха, города, который он, Йожевиж, вряд ли ещё когда-нибудь увидит?
Синих гор мастер церемонно поклонился.
– Ежели вы, почтенный гном, не торопитесь нынче, приглашаю в какое-нибудь заведение на задушевную беседу! – сказал он. – Я тут проездом, возможно, вы могли бы посоветовать место, где подают приличное пиво!
Незнакомец ответил изящным поклоном и совершенно неизящно хохотнул:
– Идёмте, уважаемый гость Круткольха, я знаю такое место, и даже не одно! К моему удовольствию, сегодня я никуда не тороплюсь, потому со всем тщанием выслушаю рассказ! И с превеликим интересом, надо заметить! Видите ли, я тоже нахожусь в непростой ситуации – мне надо сделать предложение девушке, которая… – он тяжело вздохнул, – способна на него не согласиться!
– Есть такие девы! – кивнул Йожевиж. – Но хочу заметить, что ежели мы, гномы, соль земли, то они, гномеллы – суть её пряности! Без них жизнь – не жизнь!
– Точно, брат! – незнакомец вежливым жестом пригласил его покинуть Храмовый штрек. – С ними бывает плохо, а без них и того тошнее!
Каменные боги лукаво смотрели, как два уважающих себя мастера, разговаривая, словно лучшие друзья, отправились дегустировать круткольхское пиво. А может, и чего покрепче!
* * *
В огромной зале с зеркальным потолком и стенами, обитыми синей парчой с золотыми звёздами, вилась наркотическим дымком странная музыка, в ритм которой Вителья никак не могла попасть. Надетая на лицо маска едва уловимо сжимала виски и затылок, но не мешала рассматривать карнавал, гостьей которого волшебница оказалась случайно: гуляла по дорожкам зимнего парка и вдруг увидела светящуюся в темноте беседку, увитую плетями винограда и подобную детской игрушке. Вита с радостью поспешила на свет. Сумрак и белеющие сугробы, полные искорок, холод и тишина парка, а главное, невозможность из него выбраться уже начали ей надоедать. Едва шагнула на первую из ступеней, ведущих на подиум, как обнаружила на ноге золочёную туфельку на тонюсеньком каблучке, полускрытую подолом тяжёлого платья из оранжевого бархата с изумрудной вышивкой. Оказавшись внутри беседки, обернувшейся бальной залой в центре притихшего парка, девушка увидела своё отражение в зеркале. На её голове красовалась кокетливая зелёная шапочка-таблетка с торчащим черенком, буфы на рукавах и подол были обшиты коричневыми дубовыми листьями, а бархатная, оранжевая же полумаска: отделана вышивкой, изображающей россыпь желудей.
Её тут же подхватил в танце высокий партнёр в костюме лиса, чьи зелёные глаза оказались в тон вышивке на платье, и волшебница отстранённо подумала: как хорошо, должно быть, они смотрятся вместе. Мелькнула мысль: а зачем она здесь? Парк уже забылся. Вокруг мелькали лица не лица, маски не маски. Некоторые казались пугающими, другие раздражали своей выпуклостью и яркостью. Партнёр с зелёными глазами куда-то исчез, его сменил другой – с почти чёрными, со взглядом, казавшимся продолжением темноты звёздного неба, непостижимой, древней. Его ладони были горячими, дыхание: обжигало, однако волшебницу отчего-то била дрожь. Хотелось коснуться этих узких, сурово сжатых губ, о которых она совершенно точно знала, какими сильными, неумолимыми и нежными они могут быть. Хотелось прижать ладони к его обнажённой коже, провести ими вдоль спины, ощущая силу мышц. В кружении танца между партнёрами не было издано ни звука, хотя его губы непрестанно шевелились, будто он повторял имя, звал издалека голосом, полным неслышимого отчаяния. Повинуясь тоскующему взору мужчины, Вителья потянулась к нему… и была перехвачена другим. Из-под тёмно-серой маски горели красными огоньками глаза, лицо украшали тонкие усы знатного ловеласа. Серый атласный камзол и панталоны были пошиты с изяществом и оторочены белопенными кружевами. Танцевал кавалер великолепно – девушка ощущала себя музыкальным инструментом в опытных руках мастера и почти забыла жадный тёмный взгляд предыдущего партнёра, когда нынешний, поднеся руку волшебницы к губам, впился в основание её большого пальца острыми зубами. От боли Вителья вскрикнула. Осенним листом крик закружил по залу, срывая маски со страшных образин и уродливых лиц. Музыка стала бравурной, повинуясь ей толпа разбилась на ручейки, заводя хороводы.
