В первый раз Генри арестовали в шестнадцать лет. Тадди дал ему и Ленни, пятнадцатилетнему сыну Пола, кредитную карту «Тексако» и велел купить зимнюю резину для автомобиля его жены на автозаправке, что на углу бульвара Линден и Пенсильвания-авеню.
Генри. Тадди даже не проверил, краденая кредитка или нет. Он просто послал нас на ту заправку, где с нами уже не первый раз имели дело. Если бы я знал, что карточка краденая, я всё равно мог бы на ней заработать. Если бы я знал, что она «горячая», мог бы, например, отдать её заправщику: «На вот, получи премию пятьдесят баксов за возврат, половину отдашь мне». Даже на плохой краденой карте можно срубить деньжат, хотя, конечно, никакой зимней резины Тадди тогда не получил бы.
Вместо этого мы с Ленни просто приехали на заправку и купили шины. Продавец сказал, что ему нужен примерно час, чтобы установить их на диски. Окей, мы расплатились картой и поехали кататься по району. Когда вернулись, нас уже поджидали копы. Они спрятались у входа. Стоило мне войти в магазин, два опера выскочили и сказали, что я арестован. Ленни смылся. Копы заковали меня в наручники и отвезли в участок на Либерти-авеню. Там меня сунули в обезьянник, и я принялся разыгрывать из себя умника. «Меня выпустят через час, — заявил я копам. — Я невиновен». Выступил в точности как Джордж Рафт в роли бандита. Тадди и Ленни всегда учили меня не откровенничать с копами. Не болтать им лишнего. В какой-то момент один из копов предложил мне подписать протокол. С ума сошёл, что ли. «Ничего не стану подписывать», — объявил я. Тадди и Ленни говорили, что копам можно назвать лишь своё имя, и поначалу полицейские не могли поверить, что меня зовут Генри Хилл. Я схлопотал по морде от одного из них — он считал, что у мальчишки, якшающегося с такими людьми, не может быть фамилии Хилл.
Меньше чем через час в участке объявился Луис Деленхаузер. «Луи Антикоп», наш адвокат. Ленни побежал прямо в таксопарк и рассказал, что меня взяли на «горячей» кредитке. Тогда они послали Луи. Он обо всём позаботился. Как только копы отвели меня в суд, чтобы предъявить обвинение, судья назначил залог в пятьсот долларов, деньги были тут же уплачены, и меня освободили. Выйдя из зала заседаний, я увидел, что все Варио ждут меня в вестибюле. Кроме Поли, который отбывал тридцать суток за неуважение к суду. Но все остальные были здесь, и они начали смеяться, целовать меня, обнимать и хлопать по спине. Словно я сдал выпускной экзамен. «Ты сломал целку! Сломал целку!» — орал Тадди. Это было большое событие. После суда Ленни, Большой Ленни и Тадди отвели меня в устричный бар «У Винсента» в Маленькой Италии, чтобы угостить скунгили и вином. Устроили настоящий праздник. Потом мы вернулись в таксопарк и продолжили отмечать там.
Два месяца спустя Луи Антикоп добился мягкого приговора — шесть месяцев условно за «попытку» мелкого воровства. Возможно, удалось бы обойтись наказанием и полегче. Оглядываясь назад, я понимаю, что это было довольно глупо, так как начал заполняться «жёлтый лист», однако в те времена условный приговор считался полной ерундой. А ещё я был очень благодарен умникам за оплату адвоката, благодаря чему отец и мать так и не узнали о моём первом аресте.
Но с тех пор я начал нервничать. Отец становился всё подозрительнее. Когда я обнаружил у нас в подвале пистолет, то отнёс его в таксопарк, чтобы показать Тадди, а потом вернул оружие обратно. Пару раз Тадди говорил, что ему нужно одолжить пистолет для своих друзей. Я не хотел его одалживать, однако и говорить Тадди «нет» тоже не хотел. Кончилось тем, что я начал «одалживать» Тадди пистолет каждый день или два. Потом я заворачивал его в тряпицу точно так же, как было, и клал обратно на полочку за трубами в подвале. Однажды я пришёл в очередной раз взять пистолет для Тадди и обнаружил, что оружия на месте нет. Отец наверняка догадался обо всём. Он ни слова не сказал, но я понял, что он знает. Это было мучительно, словно ждать казни на электрическом стуле.
Мне было почти семнадцать. Я пошёл на призывной пункт и попытался записаться в армию. Мне казалось, что это хороший способ избавиться от подозрений отца и одновременно не говорить Тадди и Полу, как они меня достали. В призывном пункте мне сказали, что надо дождаться полных семнадцати лет, а потом приходить с отцом или опекуном, чтобы они одобрили вербовку. Я пошёл домой и поговорил с отцом. Сказал, что хочу записаться в воздушный десант. Что он должен подписать моё заявление. Он обрадовался, позвал мать и всю семью. Мать переживала, но отец был совершенно счастлив. В день семнадцатилетия я отправился в призывной пункт на Декалб-авеню и записался в армию.
На следующий день я пошёл в таксопарк и рассказал обо всём Тадди. Он подумал, что я спятил. Сказал, что позовёт Пола. Вскоре явился очень озабоченный Поли. Он выгнал всех из комнаты, усадил меня напротив, посмотрел мне в глаза и спросил, что не так. Может, есть что-то, о чём я умалчиваю? «Нет», — ответил я. «Ты уверен?» — спросил он. «Ага», — ответил я. Он задумался. Мы сидели в конторе таксопарка, набитого умниками. Два автомобиля с телохранителями ждали Пола на улице. Здесь было безопаснее, чем в склепе, но он всё равно заговорил шёпотом. Сказал, что, если я передумаю, он готов решить вопрос с призывом. Выкупить моё заявление. «Нет, спасибо, — ответил я. — Это всё равно что отсидеть».
Глава третья
Генри Хилл родился 11 июня 1943 года. В то время Браунсвилл представлял собой рабочий район площадью около шестнадцати квадратных километров, застроенный скромными одно- и двухэтажными домами и предприятиями лёгкой промышленности. Он протянулся от похожих на парки кладбищ на севере до солёных болот Канарси и мусорных свалок Джамейка-Бей на юге. В начале двадцатых годов пущенные сюда троллейбусные маршруты и железнодорожная эстакада Либерти-авеню превратили район в настоящий рай для десятков тысяч иммигрантов из Италии и евреев из Восточной Европы, которые были счастливы бежать из убогих съёмных каморок Малбери-стрит и Нижнего Ист-Сайда на Манхэттене. Широкие, прямые, залитые солнцем улицы Браунсвилла предлагали только маленькие домишки с крошечными двориками, но итальянские и еврейские иммигранты первого и второго поколения так страстно желали обладать ими, что готовы были вкалывать день и ночь на разбросанных по району потогонных фабриках.
Помимо трудолюбивых мигрантов в новые районы потянулись личности менее приятные — еврейские бандиты, вымогатели «Чёрной руки», похитители людей из неаполитанской Каморры и, разумеется, изворотливые сицилийские мафиози. Во многих отношениях Браунсвилл стал идеальным районом для организованной преступности. Тут даже общая историческая атмосфера этому способствовала. Ещё в начале двадцатого столетия нью-йоркская «Трибьюн» описывала эти места как заповедник для разбойников и головорезов, отмечая, что «здешняя почва всегда взращивала разнообразных радикалов и смутьянов». Во времена сухого закона близость района к сухопутным маршрутам доставки спиртного с Лонг-Айленда вкупе с бесчисленными бухточками и причалами вдоль побережья Джамейка-Бей превратила его в мечту контрабандистов и пристанище для грабителей. Здесь впервые начали формироваться мультиэтнические союзы бандитов, которые позже стали образцами для организованных преступных групп по всей Америке. Усеявшие район маленькие текстильные и швейные предприятия быстро стали привлекательной мишенью для вымогательства и откатов, а бурный расцвет ипподромов «Джамейка», «Белмонт» и «Акведук» только повышал интерес мафии к этому району. В сороковых годах две тысячи гектаров Айдлуайлдского гольф-клуба преобразовались в аэропорт Кеннеди, в котором работали до тридцати тысяч сотрудников и обслуживались миллионы пассажиров и многомиллиардные потоки грузов, что превратило его в один из крупнейших источников дохода для местных бандитов.
