— И не поймешь. Я не выйду за тебя замуж, Андрюша.
— Почему? — сдавленным голосом спросил он.
Она улыбнулась, печально и безнадежно:
— Поздно.
Он начинал злиться, но изо всех сил старался оставаться терпеливым:
— Я не понимаю. Теперь нам же ничего не мешает…
— Мешает. Я не могу.
— Что?
— Не ты — я не могу с тобой быть, — тихо повторила она. — Я даже не знала, что обида до сих пор не прошла. Когда у нас все началось снова… Все наши последние встречи меня все время что-то угнетало. А увидев этот снимок, я вдруг поняла… Себя поняла, понимаешь? Все встало на свои места. Просто каждый раз, когда я вижу тебя, когда ты ко мне прикасаешься, я невольно, неосознанно вспоминаю твои тогдашние слова, и мне больно. И хочется причинить такую же боль тебе… А что же за жизнь у нас с тобой тогда получится?
Он горько усмехнулся:
— Поверь, мне сейчас ничуть не легче.
— Верю, — тихо сказала она. — Верю, но это ничего не меняет.
— Что же нам теперь делать?
— Не знаю, — она устало опустила голову. — Наверное, расстаться. Ты же видишь, мы все равно не можем быть вместе. Только окончательно измучаем друг друга. Любая мелочь будет напоминать мне, что… Будет вызывать такие вот сцены.
Они сидели рядом на диване, совсем близко, и оба знали, какая пропасть пролегла между ними.
Совсем стемнело, и слабенькая полоска света, пробивавшаяся с террасы в кабинет, не могла рассеять темноту.
— Может быть, все-таки пойдем поужинаем? — нерешительно спросил Андрей.
Лариса невесело усмехнулась:
— Какая уж тут еда. Отвези меня, пожалуйста, домой.
— Прямо сейчас?
— Да.
Он взглянул на светящиеся стрелки наручных часов:
— Уже поздно, почти час ночи. Может быть, Все-таки останешься? Хотя бы до утра…
— Я хочу домой, — бесцветным от усталости голосом сказала Лариса.
Когда после тряски в пригородной электричке и давки в метро Владик наконец добрался до дома, стрелки часов уже подходили к восьми.
Матери не было. Он прошел к себе наверх, закрыл дверь и бросился на диван лицом вниз. Хотя занавески были задернуты, солнечный свет все равно проникал через светлую ткань, даже в углах не оставляя спасительного полумрака. В июне дни в Москве долгие, сумерки настанут только часа через два… Если бы он ослеп! Зачем ему солнце и лето, если все кругом — вранье, сплошное вранье! Иллюзия. Все только притворяется хорошим, только кажется. И люди, и сама природа. Везде обман, ни на что нельзя полагаться. Солнечные лучи ласкают тело, а потом у забывшего осторожность человека появляются страшные ожоги, и кожа вздувается пузырями и облезает, и приходит боль, страшная боль…
За окном слышались раздражающие звуки стройки, — какая-то компания купила соседний дом и начала переоборудовать его под свои нужды. Компания, видно, торопилась: строители работали с раннего утра до позднего вечера, почти без перерывов. Обычно он пропускал эти звуки мимо сознания, а теперь стук и лязг словно впивались в его мозг, крутили и вытягивали, и невозможно было выносить это дольше… Он протянул руку, нащупал валявшийся на полу рядом с диваном плеер и швырнул его в окно. Звякнуло разбитое стекло, посыпались осколки. Но облегчения этот жест не принес.
Боль нарастала. Это была уже почти физическая боль, невыносимо саднило в груди, ком подкатывал к горлу и стало трудно дышать.
Владик поднялся, двигаясь как сомнамбула, спустился вниз. Работы на стройке вдруг прекратились. В неожиданно наступившей тишине казалось, что каждый звук — даже звук шагов — усиливается, эхом отдаваясь в громадной пустой квартире.
Владик прошел на кухню. В раковине скопились немытые с завтрака тарелки, на плите — засохшие пятна убежавшего кофе. Всякими модными кухонными прибамбасами пользовалась мать, а отец не любил кофеварку и делал себе кофе по утрам в старенькой медной джезве. При мысли об отце лицо Владика болезненно скривилось, как от удара…
Это было не то чтобы твердое и сознательное решение — просто хоть какой-то выход. Владик, двигаясь совершенно механически, открыл кухонный шкафчик и достал оттуда небольшой нож с черной пластмассовой ручкой. Обычно этот нож использовали для резки сыра, колбасы и прочих продуктов, которые принято подавать тонкими ломтиками. Надавил пальцем на острие — тут же выступила кровь. Впрочем, можно было и не пробовать, в их доме ножи всегда были безупречно заточены, за этим следил отец. Почему-то считается, что, если в доме живет настоящий мужчина, он не потерпит тупых ножей. Его отец — настоящий мужчина, и всегда был таким. Внезапно перед глазами встало лицо отца, каким он увидел его в то мгновение в зеркале, — животное, грубое лицо, оскал хищника, не собирающегося упускать свою добычу… Как все это противно!
Владик, все еще сжимая в руке нож, пошел в ванную. Там он разделся, аккуратно сложив свою одежду на крышку корзины для белья, включил краны и стал наблюдать, как сильная струя воды бьет по мрамору ванны. Когда дно покрылось водой примерно на глубину ладони, он забрался в ванну и вытянулся, стараясь расслабиться.
Сейчас он боли не чувствовал. Нет, она не прошла, просто стала какой-то привычной; а может быть, он так притерпелся, что она стала частью его существа. Им овладело тупое равнодушие ко всему на свете. Когда вода заполнила ванну почти до краев, Владик закрыл краны, взял нож и надрезал свою руку у запястья. Струя крови расплывалась, смешиваясь с водой, теряла ярко-алый цвет и становилась как будто грязной. Он наблюдал, как течет его кровь, спокойно, даже отстраненно. Подождать еще немного, совсем немного, чуть-чуть, — и все, наконец, закончится…
За всю дорогу до Москвы Андрей и Лариса не сказали друг другу почти ни слова. Она сидела рядом, вжавшись в мягкие кожаные подушки, так тихо, что он даже дыхания ее не слышал. Словно не живая женщина сидела рядом, а бесплотный дух, привидение. Впрочем, и бледна она была как привидение. Или это только казалось в неверном свете уличных фонарей?
Машина остановилась перед Ларисиным подъездом. Она взяла свою сумку и, не поднимая головы, даже не взглянув на своего спутника, распахнула дверцу, собираясь выйти. Тут Андрей не выдержал. Он схватил ее за руку — может быть, грубо, но сейчас ему было не до приличий:
— Лора, ты с ума сошла! Мы оба с ума сошли! Что мы делаем? Зачем?
Она, все так же не поднимая глаз, попыталась выдернуть руку, но пальцы Андрея держали крепко.
— Зачем, черт побери? — гневно повторил он. — Зачем ты уходишь? Это же глупо!
— Нет, — она говорила тихо, но твердо. — Это правильно. Это единственный выход из… из этого тупика.
— Но почему, почему?
Лариса наклонилась и посмотрела Андрею в глаза:
— Говорят, что прошлое человека определяет его будущее. Но иногда бывает так, что прошлое перечеркивает будущее, — голос ее сорвался. — И не мучай меня больше, пожалуйста, не мучай! Оставь меня навсегда, навсегда!
