Стоя перед флагами Соединенных Штатов и ФБР, Коми был готов объявить, выдвинет ли ФБР обвинение против кандидата в президенты.
Коми начал с того, что эта история не имеет прецедентов. Что Бюро никогда не оглашало своих сведений в подобной манере. Обычно, если расследование ФБР выливалось в обвинительное заключение, сами обвинения становились изложением дела. А если до обвинения дело не дошло, то, по правилам Департамента юстиции, Бюро не комментировало полученных или неполученных данных расследования. Коми пояснил, что вследствие «интенсивного общественного интереса» он вынужден предоставить информации больше, чем обычно. Он отметил, что не согласовывал и не разбирал всего того, что готов сказать, с Департаментом юстиции, частью которого являлось ФБР, или с иным другим правительственным органом США.
Коми не объяснил, что одной из причин того, что он действовал на свой страх и риск, было возмущение, которое он и его старшие помощники испытывали при мысли о роли генерального прокурора Лоретты Линч в деле почтового сервера Клинтон. В предыдущем сентябре, когда Коми готовился давать показания Конгрессу, Линч приказала ему говорить о следствии по делу почты Клинтон как о «предмете обсуждения», а не как о «расследовании». Эта директива показалась Коми абсурдной. Он считал, что это было сделано специально, чтобы слова ФБР звучали в унисон с вводящими в заблуждение высказываниями самой Клинтон, будто уголовное расследование было всего лишь обычной «проверкой безопасности». («Я полагаю, вы теперь Федеральное бюро предметов обсуждения», — саркастически заметил после этого один из обвинителей из национальной безопасности.) А в конце июня Линч встретилась с Биллом Клинтоном, якобы случайно, — он поднялся на борт ее самолета, когда оба находились на взлетной полосе аэропорта Феникс. Позднее Линч объясняла, что их получасовая беседа была «главным образом светской» — о гольфе и внуках. Встреча вызвала шквал возмущения: Хиллари находилась под следствием, проводимым департаментом, который возглавляла Лоретта Линч. Несколько дней спустя Линч сказала следующее: «Я хотела бы, чтобы у меня была возможность вернуться назад — суметь предугадать последствия этой встречи и не разговаривать с бывшим президентом, сколь бы безобидной эта беседа ни была; потому что она вызвала у людей тревогу». В связи с поднявшейся шумихой Линч заявила, что примет рекомендации сотрудников Министерства и ФБР, расследующих дело Клинтон, какими бы они ни были.
Коми был озабочен другим, но тоже не сказал об этом: несколькими месяцами ранее ФБР получило подлинный документ российской разведки, в котором приводилась цитата якобы из почты DNC, где утверждалось, что Линч не позволит расследованию дела Клинтон зайти далеко. Несмотря на то что подлинность российского документа могла подвергаться сомнению, а аутентичность приводимого электронного письма никто не мог пока гарантировать, все равно Коми опасался, что в случае утечки документа это бросит тень на любое решение, которое Департамент юстиции может принять по делу о сервере Клинтон.
Оглашение окончательного решения — будут ли в любом расследовании выдвинуты уголовные обвинения — являлось обязанностью обвинителей Департамента, а не ФБР. Но в данном случае Коми решил, что оставит Департамент вне поля зрения (и вне опасности) и сам публично объявит рекомендации ФБР. Он начал зачитывать заявление, текст которого вместе со своими ближайшими помощниками составлял и корректировал несколько недель.
Стоя за трибуной, Коми разъяснил все шаги, которые Бюро предприняло за время расследования. Он рассказал, что агенты просмотрели миллионы фрагментов электронных писем на одном из персональных серверов Клинтон. Бюро проверило тридцать тысяч писем, которые Клинтон вернула в Государственный департамент, и обнаружило 110 писем в 52 цепочках, которые содержали информацию, бывшую секретной на момент отправки письма. Семь из этих цепочек содержали темы, отнесенные к уровню «Совершенно секретно / Программа специального доступа». Это противоречило многократно повторявшимся заявлениям Клинтон о том, что она не пользовалась частным почтовым сервером для передачи секретной информации. Еще две тысячи писем содержали информацию, которая была отнесена к категории секретной позже. Бюро обнаружило несколько тысяч писем, имеющих отношение к работе Клинтон, которые не были включены ею в группу посланий, возвращенных Департаменту. Коми предполагал, что юристы Клинтон, отбирая из ее почты письма, относившиеся к деятельности Госдепа, делали свою работу из рук вон плохо.
В штаб-квартире в Бруклине сердца были готовы разорваться. Секретная информация, недостающие письма — все говорило за то, что Коми произнесет обвинение. Это должно было случиться. Кое-кто из сотрудников подумал, что кампании пришел конец.
Коми начал резюмировать свои выводы: «Несмотря на то что мы не обнаружили явных доказательств того, что госсекретарь Клинтон или ее коллеги были намерены нарушить закон, регулирующий обращение с секретной информацией, есть доказательства того, что они были чрезвычайно небрежны, работая с крайне деликатной, строго секретной информацией». Из уст директора ФБР это было обвинительным — и убийственным — заявлением. Люди Клинтон, замершие перед телевизионными экранами, не могли понять, куда клонит Коми.
А он перешел к вопросу о том, получили ли иностранные державы доступ к почте Клинтон, смогли ли они перехватить письма. Ведь это было важнейшим вопросом национальной безопасности. Бюро не нашло прямых свидетельств того, что сервер Клинтон был взломан, но Коми указал, что секретарь постоянно пользовалась своей почтой в поездках за рубеж, включая «территории наших самых изощренных противников». Он добавил: «Принимая во внимание это сочетание обстоятельств, мы считаем вполне возможным тот факт, что злоумышленники получили доступ к персональному почтовому аккаунту секретаря Клинтон».
Наконец, он отметил, что ФБР не обнаружил доказательств того, что Клинтон совершала предумышленные неправомерные действия или пыталась препятствовать правосудию. «Несмотря на то что существуют доказательства потенциальных нарушений норм и правил по обращению с секретной информацией, мы пришли к заключению, что ни один здравомыслящий обвинитель не подал бы судебного иска».
Клинтон была вне подозрений! Радостные возгласы заполнили бруклинский офис предвыборной кампании. Старшие помощники собирались впоследствии и спрашивали друг друга, не должны ли они бросить Коми вызов за его резкое заявление с критикой поведения Клинтон. После краткого размышления они решили, что это будет непродуктивно. Разве им хотелось поставить Клинтон, чья безупречность была основной заботой кампании, в положение прямой конфронтации с главой ФБР? Озвученное решение было двойственным, но с таким решением можно было жить.
Казалось, что эпизод с почтовым сервером был исчерпан. Но вот-вот должно было начаться другое расследование ФБР — под прицел попала кампания Дональда Трампа.
Когда на той же неделе первый доклад Стила пришел в штаб-квартиру ФБР, он привлек внимание подразделения контрразведки. Сотрудники контрразведки знали о том, что Стил ранее уже делал сводки, которые оказали неоценимую помощь в расследовании коррупции в FIFA. Они также знали из первоисточников, что у Стила были свои задачи и что он, вероятнее всего, работал на демократов. Но это не камень преткновения, как говорил один из старших офицеров, читавший отчеты Стила в свое время. Агенты ФБР получали свои сведения от информаторов, у которых были свои задачи и свои причины для недовольства. Главари банд и боссы наркокартелей закладывали своих конкурентов, а агенты и органы преследования были рады извлечь из этого информацию, если она была правдой и могла помочь им в развитии дела. «Этот документ вызывал озабоченность. Конечно же, мы отнеслись к нему со всей серьезностью», — вспоминал этот офицер.
