Впоследствии Стоун заявил, что никогда не общался с Ассанжем напрямую; явных доказательств обратного также не существовало. Все, что Стоун знал о планах WikiLeaks, настаивал он, было взято из твитов самого Ассанжа, «подтверждение» которым он потом, в августе-сентябре, получил в «частых разговорах» со своим «связным» Рэнди Кредико, нью-йоркским радиоведущим и комиком, большим поклонником Ассанжа.
Однако в истории Стоуна была червоточина: если верить Кредико, он ни разу не разговаривал с Ассанжем до того, как основатель WikiLeaks стал гостем его шоу 25 августа — через семнадцать дней после того, как Стоун впервые заявил, что «общался» с Ассанжем. Кредико, левый активист и сторонник Берни Сандерса, вряд ли был приятелем Стоуна. Кредико утверждал, что «абсолютно» никогда и ничего не говорил Стоуну о планах Ассанжа обнародовать почту, которая нанесет ущерб Клинтон, — потому что он никогда не знал о существовании таких писем. «Он сделал меня мальчиком для битья, — сказал Кредико. — Это просто смешно».
Когда Стоуна спросили, что он думает по поводу слов Кредико, тот ответил: «Его память либо очень избирательная, либо плохая».
Глава 16
И вообще неважно, кто взломал эти данные
В помещении не было никого, кроме Обамы, Путина и их переводчиков.
В начале сентября во время саммита Большой двадцатки в Гуанчжоу между Обамой и Путиным состоялась встреча из тех, которые дипломаты называют «на полях саммита». На ней не присутствовало ни одного помощника. Это был настолько приватный разговор, насколько подобное вообще возможно между лидерами двух ядерных супердержав. Беседа длилась полтора часа. Президенты покидали зал переговоров мрачными, с напряженными лицами. Не было сделано никаких заявлений для журналистов. Не было совместной пресс-конференции.
Один из высоких чинов Белого дома сказал репортерам, что переговоры были «прямыми и чистосердечными». Он сказал, что разговор был посвящен главным образом окончанию войны в Сирии, все еще тлеющему конфликту в Украине и «российским кибервторжениям». Американский президент проинформировал своих помощников о том, что он изложил Путину послание, составленное им вместе с советниками: мы знаем, что вы делаете, и, если вы не прекратите, мы введем небывалые, изнуряющие санкции. Одному из высших чинов в правительстве США, которого ввели в курс дела, было сказано, что президент выразился примерно так: «Вы гадите нам на выборах, а мы развалим вашу экономику».
Путин в разговоре с Обамой все отрицал — и, как он делал и раньше, упрекал Соединенные Штаты во вмешательстве в российскую внутреннюю политику. Его реакция ни для кого не была сюрпризом. Четырьмя днями ранее в интервью агентству Bloomberg во Владивостоке Путин уже отрицал причастность России к кибератаке на DNC. «Я ничего не знаю об этом, и на государственном уровне Россия никогда подобного не делала», — сказал он. Затем он повторил аргументы Джулиана Ассанжа: «И вообще неважно, кто взломал эти данные. Важно, что содержание документов стало известно публике». Путин, ранее не бывший замеченным в приверженности к прозрачности информации в России, теперь превратился в адвоката американской общественности, отстаивая ее право знать все.
Если Обама и был жестким в личном общении, то на публике он играл дипломатичного государственного деятеля. Когда на пресс-конференции после саммита его спросили о взломе избирательных кампаний, президент ответил в общих чертах и настаивал на том, что США не желают скандала по этому поводу. «У нас были проблемы с российскими кибервмешательствами в прошлом, были и вмешательства со стороны других стран, — сказал он. — Наша цель состоит не в том, чтобы внезапно и на киберарене повторить конфликт, подобный тому, что мы видели, когда речь шла о других гонках вооружений. Мы должны устанавливать нормы, чтобы все могли действовать ответственно».
Джон Подеста, председатель предвыборной кампании Клинтон, внимательно слушал пресс-конференцию Обамы по итогам встречи Большой двадцатки и был разочарован. Он хотел от Обамы большего, его не удовлетворял этот едва слышный ответ. Особенно трудно было с ним смириться в такой день, когда Washington Post сообщила, что разведка США и правоохранительные службы «расследовали дело, которое представлялось им крупной тайной российской операцией в Соединенных Штатах, нацеленной на то, чтобы посеять недоверие общественности к предстоящим президентским выборам и к политическим учреждениям страны».
Долгие недели кампания Клинтон пыталась убедить общественность в том, что они находятся под прицелом российского правительства, тесно связанного с их соперником-республиканцем. Но Подеста и другие сотрудники кампании понимали, что комментарий Обамы вряд ли выразил всю серьезность ситуации. А если президент не хотел публично признавать роль России во взломе, то это ставило их в крайне невыгодное положение. «Если бы Барак Обама вышел и сказал, что США подверглись атаке и мы будем принимать ответные меры, — говорил позднее один из старших советников Клинтон, — это оказало бы значительный эффект на то, как история освещалась в СМИ. Его слова заставили бы людей сесть, подумать и в конечном итоге устранить эту неприятность. В конце концов, если положение серьезное, то почему бы нашему правительству не сделать что-нибудь?»
Среди важных правительственных чиновников США был-таки один, который хотел бы громко заявить о российской хакерской атаке, но именно к нему кампания Клинтон обратилась бы за помощью в последнюю очередь: этим человеком был Джеймс Коми.
Директор ФБР решил написать статью и опубликовать ее в New York Times либо в Washington Post — во всеуслышание заявить о российском вмешательстве в выборы и объяснить массам, что вся история является угрозой делу национальной безопасности, а потому правительство и общественность должны воспринимать ее всерьез. Коми набросал черновик и уведомил чиновников в Белом доме о том, что он намерен передать статью в редакцию для выхода в печать в воскресенье после саммита G20. И тогда кто-то из сотрудников Белого дома осознал, что воскресенье совпадает с 11 сентября: это был не самый лучший день, чтобы директор ФБР говорил о чем-то, кроме памяти почти трех тысяч американцев, погибших в результате террористической атаки. Коми отказался от намерения опубликовать статью в воскресенье. А потом чиновники Белого дома и вовсе зарубили эту идею. Если правительство и собиралось говорить на эту тему, оно сделало бы это через чей-нибудь голос в разведывательном сообществе, не через газету. Статья никуда не пошла.
А Трамп по-прежнему не допускал мысли о российском вмешательстве. На той же неделе он дал интервью ветерану телевещания Ларри Кингу. «Я думаю, что демократы могут все это выдумывать, — сказал он, когда его спросили о слухах, что русские взломали выборы. — Кто его знает, но я думаю, что их версия практически невероятна». Помощники Трампа позже скажут, что кандидат полагал, что его интервью пойдет на подкасте Кинга. А на самом деле оно пошло на новом TV-канале Кинга — RT, российской пропагандистской станции.
Через несколько дней после возвращения из Китая Обама созвал четверых лидеров Конгресса — Митча Макконнелла, Пола Райана, Гарри Райда и Нэнси Пелози — в Овальный кабинет. Белый дом пытался организовать эту сессию вот уже пару недель, но Макконнелл и Райан ссылались на загруженный график. Помощники Обамы спрашивали себя, уж не дурили ли президента республиканцы.
