«Вот выпил бы я горячего чайку, и не было бы у меня таких
мрачных ненужных мыслей», – вздохнул про себя Иевлев. И тут же тихо и быстро
расстегнул кобуру.
Из кустов напротив послышался слабый свист. Вдали на шоссе
тихонько зарычал двигатель «газика». Какая-то длинная тень метнулась в бледном
фонарном луче. Огромная туша бесшумно обрушилась на майора сзади, повалила в
рыхлый снег. Кустарник сухо и пронзительно затрещал. Иевлев успел заученным
приемом перехватить запястье противника левой рукой, а правая рука уже щелкнула
предохранителем, но тут бабахнул оглушительный взрыв. В ста метрах, на шоссе,
что-то вспыхнуло, выхватив на миг из темноты клок тайги, низкое небо над
соснами, угол кирпичного пятиэтажного дома.
Только на этот короткий миг замешкался майор Иевлев, но
быстрое лезвие ударило точно в сердце. Последнее, что он успел увидеть, –
белесое, расплывчатое пятно луны сквозь слой ночных облаков и черные, корявые
ветки кустарника.
* * *
– Спасибо, Вал ентина Юрьевна, мне пора, – сказала Лена,
поднимаясь и надевая куртку.
– Как же вы одна так поздно, деточка? Я думала, за вами
зайдут.
– Ничего, – улыбнулась Лена, – автобус ходит до двенадцати.
А сейчас только половина одиннадцатого.
Вдали что-то грохнуло. Чернота за окном на секунду зажглась
бледным огнем. Тонко звякнули стекла.
– Вы слышали, Леночка? Что это? – испуганно спросила
старушка.
– Похоже на взрыв, – Лена застыла у двери, – да, это очень
похоже на взрыв.
– Может, авария на шоссе? Хотите, я вызову кого-нибудь,
чтобы вас проводили до автобуса?
– Спасибо, не стоит никого беспокоить, я как-нибудь сама.
Распрощавшись с Валентиной Юрьевной, Лена вышла в пустой коридор. «А вот теперь
все сошлось, – думала она, шагая по ковровой дорожке. – Почему-то трудней всего
поверить не в то, что Волков насиловал и убивал девочек, и не в то, что Регина
Градская провернула ради него всю эту головоломную операцию по заметанию
следов. Трудней всего поверить, что Регина – родная дочь Валентины Юрьевны.
Единственная дочь…»
У Лены за спиной чуть скрипнули половицы под толстой
ковровой дорожкой. Она не успела оглянуться – что-то твердое уперлось между
лопатками. Даже сквозь свитер и кожаную куртку Лена почувствовала холодок
пистолетного дула.
– Не дергайся и не ори, – зашептал мужской голос у самого
уха, – пошла вперед, спокойно и медленно. Шаг в торону – стреляю. Так, молодец.
Руки из карманов вытащила. Умница. Теперь вниз по лестнице. Не оглядывайся.
Она спускалась вниз, ступенька за ступенькой. Голова сильно
закружилась, во рту пересохло, ноги стали ватными. Один пролет, потом другой.
Там, у выхода, должен быть охранник. Но она не успеет крикнуть… Нет, ее ведут к
другому выходу, куда-то в темноту, вероятно, к черному ходу…
– Теперь направо, – человек с пистолетом чуть подтолкнул ее
дулом в глухой темный проем.
Через секунду кто-то быстро и ловко завел ее руки за спину,
и Лена почувствовала металлический холод на запястьях. Щелкнули наручники.
Машина стояла прямо у дверей черного хода. Лену втолкнули в
огромный джип, она оказалась на заднем сиденье между двумя амбалами, которых не
могла разглядеть в темноте Она только успела заметить, что их всего пятеро.
Когда маши на двинулась, один из сидевших рядом ловким движением фокусника
вытянул из кармана какую-то тряпку и завязал Лене глаза, больно прихватив
несколько прядей волос.
– А поаккуратней можно? – поморщившись, произнесла Лена и не
узнала собственного голоса.
– Пардон, – вежливо извинился амбал.
– Вы мне волосы в узел затянули, очень больно, – сообщила
она спокойно, – и вообще, что я могу увидеть в такой темноте?
– Будешь возникать, совсем вырубим! – рявкнул один из
соседей.
Но на Лену что-то нашло. Почему-то молчать в такой ситуации
было страшней, чем говорить. Звук собственного голоса успокаивал, как бы
подтверждая, что она еще жива.
– Если бы вам было приказано вырубить меня, вы бы давно это
сделали, – стала рассуждать она вслух, – но вы пока что обращаетесь со мной
весьма вежливо, как истинные джентльмены. И я буду вам признательна, если вы,
во-первых, все-таки аккуратней завяжете этот узел и, во-вторых, если дадите мне
покурить.
– А она мне нравится, в натуре! – проговорил кто-то,
сидевший впереди. – Слышь, Брюква, завяжи ты ей по-нормальному узел и сигарету
дай.
Тот, которого назвали Брюквой, завозился с узлом,
немилосердно дергая волосы. Через минуту послышался щелчок зажигалки. К Лениным
губам поднесли сигарету.
– Далеко едем? – спросила Лена.
– Много будешь знать, скоро состаришься, – ответили с
переднего сиденья.
Ехали часа полтора. За весь долгий путь больше не было
сказано ни единого слова. Включили магнитофон, солист известной поп-группы
жестким басом запел грустную песню о тюряге и о любви.
«Если бы меня хотели убить, – думала Лена, – то сделали бы
это сразу. Наверное, хорошо, что мне завязали глаза. Это значит, что есть у
меня шанс выбраться живой. Тому, кого готовят в покойники, глаза не завязывают.
Зачем? Если он и увидит что-то, все равно потом не скажет…»
В машине было тепло. Кассеты в магнитофоне меняли несколько
раз. Иногда один из соседей Лены начинал вяло подтягивать какой-нибудь особенно
известный мотивчик. Он противно фальшивил, и голос у него был высокий,
надтреснутый.
«Да, это не могут быть люди Градской. Они бы сразу убили
меня. У нее ведь была единственная цель – убить, – рассуждала про себя Лена. –
Интересно, что же взорвалось на шоссе? И куда делся Иевлев?»
Наконец джип остановился. Не снимая повязки, Лену вывели из
машины. Под ботинками заскрипел утоптанный снег.
– Сумку мою не забудьте, пожалуйста, – попросила она.
– Иди-иди, – ответили ей и легонько подтолкнули в спину, но
уже не дулом, а рукой.
Под ногами были деревянные ступени, потом сквозь повязку
просочился слабый свет. Лену повели через какие-то теплые комнаты, держа за
локти. Только сейчас она почувствовала, как сильно устали руки, заведенные за
спину. Плечи ныли нестерпимо. Браслеты наручников, хоть и болтались свободно на
запястьях, все равно вызывали отвратительное ощущение холодной железной
тяжести.
– Наручники снимите, – тихо попросила она, – я не убегу и
драться с вами не буду. – Обойдешься, – ответили ей, остановили и резко усадили
в какое-то кресло, – сиди тихо и не вздумай орать.
