Девочки пели самозабвенно, они не замечали, как побагровело
его лицо, как трясется правая рука с зажатой в ней паркеровской ручкой.
Четырнадцать лет назад под звуки этой же песни он встал и, сделав почти
смертельное усилие, быстро ушел в зыбкую темноту городского парка, плавно
переходящего в тайгу…
Он резко надавил подушечкой большого пальца на острие
золотого пера. Оно глубоко вонзилось в кожу, но боли он не почувствовал. Кровь
смешалась с черными чернилами.
– Достаточно, – глухо произнес он, стараясь унять дробь,
которую отбивали зубы. – Вы свободны. Уйдите, я устал.
Когда они ушли, он быстро прошагал в крошечную каморку за
сценой, где стояли обломки пыльных декораций, оставшиеся от спектаклей
пионерского драмкружка. Не зажигая света, он запер дверь изнутри и пробыл в
пыльной темноте, пахнущей старой масляной краской, почти полчаса.
Секретарша осторожно заглянула в пустой зал, увидела
закрытую дверь каморки и удалилась на цыпочках. За ее шефом водилось много
всяких странностей.
* * *
В ритуальном зале Николо-Архангельского крематория
раздавались громкие, надрывные всхлипы. Катя Синицына, бросившись к открытому
гробу, целовала ледяные руки мужа.
– Митя! Митенька! Прости меня! – захлебываясь, кричала она.
– Пожалуйста, побыстрей, у нас следующая церемония на
очереди, – досадливо поморщившись, обратилась к стоявшей рядом Ольге служащая
крематория, эффектная рыжеволосая дама в идеальном черном костюме и белой
блузке.
Из невидимых динамиков звучала органная фуга Баха. Ольга
шагнула к Кате, взяла ее за плечи, что-то зашептала на ухо и попыталась отвести
от гроба. Двое молодых людей, друзей Мити, подошли к ней на помощь, но Катя не
отпускала мертвых пальцев мужа и продолжала громко рыдать.
Лена Полянская стояла рядом с восьмидесятилетней бабушкой
покойного Зинаидой Лукиничной. До этой минуты старушка держалась на удивление
мужественно. Но Катины рыдания ее доконали, она стала медленно, тяжело оседать.
Лена едва успела подхватить ее и тихо спросила:
– Зинаида Лукинична, что, сердце?
– Нет, деточка, – прошептала старушка в ответ, – просто
голова кружится.
Ольга попросила Лену приехать на похороны именно ради
бабушки.
– Я буду с родителями, – объяснила она, – и жена наверняка
истерику закатит. К тому же вся организационная сторона на мне. Ты уж прости, я
знаю, твой Серега в Англию улетает, но, кроме тебя, я бабулю никому поручить не
могу. Мне страшно за нее, все-таки возраст. А ты на нее всегда действовала
успокаивающе.
– Дорогие родственники, – бросив взгляд на часы, произнесла
ритуальная дама своим хорошо поставленным голосом, – кто еще хочет попрощаться
с покойным, подходите. Только, пожалуйста, побыстрей.
В приоткрытую дверь зала уже нетерпеливо заглядывали
Родственники следующего покойного. А за ними будут еще, и еще, и так с утра до
вечера. Конвейер.
Эффектная рыжеволосая дама в черном пиджаке по десять раз в
день произносит свой заученный текст, динамики врубаются, звучат Бах или Шопен.
Автобусы ритуальной службы подъезжают, отъезжают, шоферы нетерпеливо топчутся у
кабин, покуривают, сплевывают на землю сквозь зубы…
Лена вдруг подумала, что надо обладать каким-то особым
душевным устройством, чтобы работать со смертью, с ежедневным, ежечасным горем.
Она представила, как эта рыжеволосая ритуальная дама пьет утром свой чай или
кофе, накладывает макияж, отправляется на работу, а вечером возвращается домой.
Интересно, обсуждает ли она со своей семьей, с мужем и детьми, свой рабочий
день? Делится ли впечатлениями и остаются ли у нее вообще какие-либо
впечатления от похоронного конвейера?
"Да что это я? – раздраженно одернула себя Лена. –
Работа как работа. Кто-то должен и этим заниматься, есть еще масса профессий, в
которых человек вынужден постоянно сталкиваться со смертью и горем. Мой
собственный муж то и дело выезжает на трупы. А есть еще судебные медики, врачи
«Скорой», могильщики на кладбищах и те, кто работает здесь, за черными шторами
крематория. Чем же эта элегантная дама с хорошо поставленными скорбными
интонациями отличается от обычного человека? Возможно, тем, что постоянно
должна играть, изображать скорбь лицом и голосом, произносить казенные
сострадательные фразы.
Сыщик и судебный медик расследуют убийства, врач «Скорой»
пытается спасти, могильщик роет могилу, те, за шторами, следят за печью. А
ритуальная дама просто стоит вот так с утра до вечера и изображает скорбь,
торопит одних, приглашает других…"
– Леночка, детка, помоги мне к нему подойти, – попросила
Зинаида Лукинична.
Поддерживая старушку под локоть, Лена осторожно подвела ее к
гробу. Зинаида Лукинична погладила сморщенной рукой вьющиеся светлые волосы
мертвого внука, поцеловала ледяной лоб, перекрестила.
– Граждане, время! – послышался за спиной голос ритуальной
дамы.
– Еще немного, пожалуйста. – Ольга быстрым движением сунула
ей в руку очередную купюру., .
– Мне что? – сказала дама уже мягче и тише. – Но там ведь
люди ждут.
Лена никогда прежде не видела лиц самоубийц. Ее удивило что
Митино лицо было спокойным и безмятежным, будто он просто уснул.
– Господи, прости его, Господи! – шептала Зинаида Лукинична.
– Он не ведал, что творил… Внучек мой, Митенька, маленький мой, я попробую
отмолить твой грех, деточка моя, внучек мой… Митюша…
Лена обняла вздрагивающие плечи старушки. «Господи, ну я
ведь тоже не железная…» – подумала она. И тут взгляд ее упал на Митины руки,
большие, сильные, с гибкими пальцами профессионального гитариста. На правой
руке она заметила несколько тонких царапин. Было похоже, что Митя поранился
перед самой смертью. Чем можно так поцарапаться? Чем-то тонким и острым… Иглой!
Вглядевшись внимательней, Лена заметила несколько точечных
ранок, в углублении между пальцами и на самой кисти. Да, это были следы иглы.
Их заметили милиционеры и врачи, они сразу сказали Ольге: «Наркоман был ваш
братец…» Но почему следы иглы на правой руке? На левой ничего нет. Левшой Митя
не был, это Лена знала точно.
– Леночка, ты заедешь сейчас к нам, хотя бы на час? –
спросила Зинаида Лукинична, когда гроб уплыл за черные шторы.
«Нет! – хотела ответить Лена. – Я не могу, мой муж улетает
сегодня ночью, и дочку я не видела с раннего утра, и работы У меня навалом, и
вообще, мне тяжело все это, я хочу домой как можно скорее».
– Конечно, Зинаида Лукинична, – сказала она вслух, – я заеду
к вам помянуть Митюшу. В доме Синицыных было много народу. Поминальным столом
занимались какие-то родственницы. Стояла приглушенная суета. Рассаживаясь у
стола, старались потише двигать стулья, разговаривали вполголоса.
