Ему захотелось, чтобы эта женщина взяла его за руку и вела
по жизни – куда ей вздумается. Он пошел бы за ней с закрытыми глазами, доверяя
слепо и безгранично. Она знает о нем все – и не отворачивается с ужасом. Она
вытягивает его из ледяной бездны одиночества, гладит по голове, согревает,
утешает. Он не замечал ее некрасивости, ему было неважно, как она выглядит.
У Регины были большие планы. Но она знала, что одна не
справится. Ей нужен был именно такой человек, как Веня Волков, сильный,
беспощадный, напрочь лишенный сострадания к другим, но при этом безгранично
преданный и покорный ей. То, что она еще и воспылала к нему страстью, было лишь
приятным дополнением, не более. Во всяком случае, она старалась убедить себя в
этом…
С тех пор прошло четырнадцать лет. Регина оказалась права в
своих расчетах. Лютый голод, когда-то сжигавший душу Вени Волкова, стал жить
отдельной самостоятельной жизнью, воплотился в могучую, беспощадную машину, в
концерн «Вениамин».
Волков не убил больше ни одного человека. Много раз ему
приходилось нанимать убийц, подставлять противников и конкурентов, обрекая их
на верную смерть. Но это уже выглядело не как уголовное преступление, а как
очередной ход в сложной и жестокой игре, которая называется «шоу-бизнес».
Теперь от той, прошлой, Регины, которая ненавидела свое
лицо, остались лишь голос и руки. Да еще волосы и фигура. Все остальное – форма
носа, скул, губ, разрез глаз, крупные белые зубы – было результатом
кропотливого труда хирургов-пластиков. И возраст не имеет значения, если
выглядишь на десять лет моложе, чем написано в паспорте.
Сегодня уже не важно, что настоящей Регине Градской
пятьдесят, что ее природное, Богом данное лицо было безобразно. После
пластических операций не осталось ни одной ее прежней фотографии. Даже из
раннего детства, даже из младенчества – все снимки были уничтожены, сожжены. Та
Регина, с картофельно-толстым носом, маленькими, близко посаженными глазками,
скошенным подбородком и торчавшими вперед, как у кролика, верхними зубами,
умерла. Смерть старой и рождение новой Регины, холодной идеальной красавицы с
классическим тонким носом, строгим правильным овалом лица и ровными жемчужными
зубами, стоили нескольких десятков тысяч долларов.
Операции делались поэтапно, один день в швейцарской
косметической клинике, расположенной в Альпах и считающейся лучшей в мире,
стоил полторы тысячи – только день пребывания, без операций и процедур. В
клинике Регина провела сорок дней.
Когда врачи разрешили ей выходить на прогулки, она
отправилась в небольшую деревню, расположенную поблизости от клиники. На
чистеньких, вымытых специальным шампунем улочках приветливые альпийские
швейцарцы здоровались с высокой худощавой дамой: по-немецки, по-французски и
по-английски – кто как. Она отвечала, перебрасываясь с прохожими несколькими
вежливыми словами – о погоде, о чудесном альпийском воздухе и живописном горном
пейзаже. Она свободно владела тремя этими языками, немецким, французским и
английским.
На то, что лицо дамы закрыто плотной вуалью, ни прохожие, ни
хозяева милых магазинчиков и кафе не обращали внимания: такие дамы, богатые
пациентки известной клиники, для местных жителей были привычными и желанными
гостьями. Они давали маленькой деревне дополнительный доход.
В уютных чистеньких кофейнях и кондитерских были отведены
для пациенток клиники специальные уголки, где столики прятались за плотными
кружевными или бархатными шторами, царил тактичный полумрак, и хозяева вежливо
отводили взгляды, принимая заказы. Конечно, ведь для того, чтобы сделать глоток
кофе и надкусить воздушное пирожное, необходимо приподнять вуаль.
На первой своей прогулке Регина набрела на хорошенькую,
словно игрушечную, лютеранскую кирху и заказала поминальную службу по себе
самой, по прежней несчастной и безобразной женщине, которая умерла здесь, в
Альпах, под тонкими волшебными скальпелями хирургов-пластиков.
Хор красивых альпийских детей пел поминальный реквием так
нежно и печально, что Регина; стоя в полупустой кирхе, чуть не заплакала под своей
густой вуалью, но сдержалась – пока не зажили операционные швы, этого нельзя
было себе позволить…
Но теперь она могла и плакать, и смеяться от души. Ей было
на вид не больше сорока, и этот возраст ее вполне устраивал, ей будет столько
же еще лет десять-пятнадцать, а потом опять можно съездить в Швейцарские Альпы.
Каждый раз, останавливаясь у зеркала, чтобы поправить
прическу и освежить легкий макияж, Регина видела полумрак маленькой альпийской
кирхи, чистые личики швейцарских детей, слышала сладкое многоголосье
поминального реквиема и строгие, свежие, холодноватые звуки органа. Иногда ей
опять хотелось заплакать – и она плакала, не стесняясь, если, конечно,
обстановка была достаточно интимной для таких странных, неожиданных слез.
Глава 11
Катя плохо переносила холод, а в последнее время мерзла
постоянно. Она не выходила из дома после того, как вернулась с Митиных похорон.
И к ней никто не приходил, не звонил. О ней забыли, словно для всех она умерла
вместе с Митей. Катя старалась не думать о том, что денег в доме нет ни
копейки, ампулы кончаются, а новых она купить не сможет. Скоро ее начнет
ломать.
Еще день она попытается протянуть на таблетках. А не лучше
ли сразу вколоть все ампулы, выпить все оставшиеся в доме таблетки, сдобрить их
двумястами граммами чистого медицинского спирта? Там, в буфете, должна стоять
бутылка. Это будет легкая и приятная смерть, куда приятней, чем то, что сделал
с собой Митя.
«А правда, почему он не поступил так, если уж решил
покончить с собой? В доме достаточно лекарств. Куда проще и приятней запить
горсть „колес“ чистым спиртом, уснуть и не проснуться».
И вдруг ей пришла в голову мысль, что Митя так сильно
ненавидел наркотики, что предпочел им петлю. А вслед за этой пришла следующая
мысль: почему же все-таки менты и врачи уверяли, будто он был под кайфом? И
царапины на руке… Они и правда были, царапины и точечные следы иглы. Просто до
этой минуты Кате не хотелось думать. Каждая мысль о Мите причиняла физическую
боль, это было похоже на ломку. В голове все путалось, подкатывала тошнота, в
ушах нарастал гул, хотелось быстро уколоться и все забыть. Но надо было тянуть
ампулы, их осталось совсем мало. И никто не даст денег.
Взглянув на часы, она обнаружила, что уже вечер, и
вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего дня. Надо было встать и хотя бы
выпить горячего чая. Вылезать из-под одеяла не хотелось, но от голода сильно
тошнило, желудок сжимала тупая боль. Накинув поверх халата Митину джинсовую
куртку, она отправилась на кухню.
В холодильнике остались только засохший кусок сыра и
располовиненная банка консервированной кукурузы. Были еще черствый хлеб, чай и
сахар. Катя почти не ела в эти дни, иногда только согревала себе чай и жевала
кусок хлеба, не чувствуя вкуса. Пока грелся чайник, она сидела неподвижно на
табуретке и смотрела в дверной проем. Опять перед глазами возникли Митины босые
ноги, длинное большое тело, странно-спокойное, какое-то отрешенное лицо.
