Около недели Лена приставала к главному редактору и к
заведующему отделом литературы, наслушалась тяжелых вздохов, восклицаний,
нотаций и всяких слов про себя и свою настырность. Но в итоге стихотворение
Васи Слепака все-таки публиковали в «Антологии»…
Все это было страшно давно, словно в другой жизни. Нет уже
того молодежного журнала, заведующий отделом литературы сидит на пенсии, нянчит
внуков. Главный редактор скакнув в политику, какое-то время продержался на
высокое Волне девяносто первого года, тихо и плавно спустился в частное
предпринимательство. Советский поэт Студенец заделался отцом-основателем одной
из многочисленных организаций нацистско-коммунистической направленности.
Только про Васю Слепака Лена не знала ничего.
Глава 22
Веня влетел в комнату как ошпаренный.
– Ты и ребенка готова была убить?! Двухлетнего ребенка! Тебе
все равно? Даже последний отморозок не догадается подложить взрывчатку в
детскую коляску! – кричал он.
– В чем дело, радость моя? – спросила Регина, повернув к
нему лицо, покрытое толстым слоем зеленой косметической маски.
– Я смотрел криминальные новости по московской программе. Ты
так сильно хочешь прикончить Полянскую, что тебе все по фигу? Ты соображаешь,
что творишь?
– Во-первых, успокойся. – Регина говорила сквозь зубы. Когда
лицо покрыто маской, губами лучше не двигать. – С чего ты взял, что речь шла
именно о Полянской? Там что, и фамилию назвали?
– Не придуривайся! – выкрикнул Веня. – Зачем ты вообще все
это затеяла?
– Я затеяла?! Я?! Очень интересно! Ты хоть соображаешь, что
говоришь? Ребеночка ему жалко стало! Тоже мне, Алеша Карамазов! Жалостливый
нашелся! И не ори на меня! Сиди тихо и молчи в тряпочку. Ты понял? Все, что я
делаю, – для тебя, любимого-драгоценного. Таскаюсь по Москве, общаюсь со всякой
швалью, шкурой своей рискую, а ему ребеночка жалко.
– Для меня? Для меня можно было остановиться на Синицыне.
Достаточно было только его.
– Ага, – кивнула Регина, – Синицын, Азаров, потом несчастная
наркоманка Катя. И все, на этом – стоп. Нет, счастье мое, машина запущена. И
следующей будет Полянская, с ребенком или нет – это уже детали. Сам знаешь,
если хоть что-то, если хоть капля информации о твоих художествах с девочками
просочится к друзьям-"браткам", Веня, это будет хуже суда, хуже
смерти. Для меня тоже, конечно. Но я сумею выкрутиться. А ты… Я делаю все для
тебя, ради тебя. Возьми себя в руки, не распускай сопли.
– Так говорила моя мать, – тихо произнес Веня. Регина
несколько секунд молча смотрела ему в глаза.
– Хорошо, – вздохнула она, – сейчас я смою маску, и мы
поработаем. – Нет, – он замотал головой, – нам надо поговорить. Просто
поговорить, без гипноза.
– Ну валяй, говори. Я тебя внимательно слушаю.
– Регина, я не хочу, чтобы ты убивала Полянскую, – произнес
Веня тихо и хрипло.
– Она будет последней. На ней все замыкается, именно на ней.
Я ведь не трогаю Ольгу Синицыну – она не представляет опасности. А Полянская
опасна, и ты не можешь не понимать этого.
– Оставь ее в покое.
– Почему?
– Потому, – он нервно сглотнул, – потому, что ты не сможешь
это сделать грамотно и аккуратно. Ты уже и так слишком наследила. А Слепой не
возьмется. Как ты не понимаешь, у нее муж – полковник милиции. Такие дела
раскрывают из принципа, из ментовской солидарности.
– Только поэтому мне не трогать Полянскую? – быстро спросила
Регина.
– Да. Только поэтому.
– Лена, деточка, проснись.
Лена с трудом открыла глаза и уставилась на Веру Федоровну,
которая стояла над ней с телефоном в руках.
– Да… Доброе утро. Который час? – спросила она, садясь
накровати.
– Половина десятого. Тебе с работы звонят.
– Спасибо, – Лена взяла трубку из рук Веры Федоровны.
– Спишь еще? Вставай, – послышался в трубке голос секретарши
главного редактора Кати, – планерку перенесли на сегодня. К одиннадцати
подъезжай. Главный сказал, чтобы ты была обязательно.
– Хорошо, Катюш, я приеду. Спасибо, что разбудила пораньше.
В спальню вбежала Лиза в колготках и теплом свитере.
– Мамочка, доброе утро! Мы с бабой Верой уже позавтракали, а
ты все спишь и спишь. А этот дядя не умеет разговаривать по-нашему, он такой
смешной, смотри, что он мне привез!
Лиза умчалась в свою комнату и вернулась, держа в руках
коробку с конструктором «Лего».
– Вера Федоровна, а где Майкл? – спросила Лена, вылезая
из-под одеяла и накидывая халат.
– По-моему, он пошел бегать. Когда я проснулась, он стоял в
прихожей в коротких штанишках и кроссовках. Он что-то стал бурно мне объяснять,
но я не поняла. Тогда он показал знаками, и я сообразила. Наверное, скоро
прибежит. Может, ним с Лизонькой пока пойти погулять, чтобы ты спокойно
собралась на работу? Заодно американца твоего встретим. Вдруг заблудится?
– Не надо, Вера Федоровна. Погода скверная, к тому же я не
успела сложить Лизины вещи. Хотела сделать это сегодня утром, но видите – надо
на планерку, – Лена виновато улыбнулась, – я уже все приготовила, постирала,
отгладила. Вы только сложите в сумку.
Лена окончательно проснулась только после горячего душа.
«Конечно, если ложиться спать не раньше половины пятого, то будешь чувствовать
себя отвратительно и выглядеть не лучшим образом. Ладно, немного губной помады
и пудры…» – Глядя в зеркало, Лена вдруг заметила, что взгляд у нее стал
каким-то другим, тревожным, даже испуганным.
«Мне не страшно, я это уже проходила два года назад. Мне
совсем не страшно», – подумала она и попыталась улыбнуться своему отражению.
Улыбка получилась жалкая, вымученная.
– А баба Вера тебе кофе сварила и яичко! – сообщила Лиза.
Раздался звонок в дверь. Вернулся Майкл со своей пробежки.
Он весь сиял, лысина была розовой и влажной.
– Там дождь, – сказал он весело.
– Где же ты бегал? – поинтересовалась Лена.
– Вокруг дома, пятьдесят кругов, чтобы не потеряться.
– Там в холодильнике есть для тебя йогурт и апельсиновый
сок. Мне надо на работу, часа на два. Потом приедет моя подруга Ольга, и мы
отвезем тебя в Третьяковку. Подождешь?
– Твоя дочь будет учить меня русскому языку! – сказал Майкл
и отправился в душ.
