Подвиг?
Дурь?
Или необходимость… никого ведь не пощадят.
Еще одна изба загорелась, на сей раз ближняя… и вторая…
Он шел по улице не таясь, позволив огню вести себя, и оттого казался сущим безумцем. А может, безумцем он был, иначе как объяснить.
— Эй, чудище-идолище! — крикнул Кирей, остановившись позади твари подгорной, которая от этой наглости, не иначе, онемела. И про виверния забыла.
— Выходи сражаться!
Тут уж и виверний онемел.
Только хвостом щелкнул, разбивая остатки печи.
Ох, был бы он человеком, сказал бы герою… и мыслится, не все слова были б Арею знакомы.
Кирей же, вспыхнув костром, пустил пламя под копыта, заставивши тварь попятиться. Да только одного огня было слишком мало, чтобы напугать того, кто страху вовсе не ведал.
Тварь повернулась и ударила хвостом…
Кирей отскочил. А виверний, соскользнув с поломанной печной трубы, хлопнул крыльями. Узкое тело его поднялось в воздух, чтобы слететь на хребет зверя. Когти пробили шкуру подгорной твари, а зубастая пасть виверния сомкнулась на могучем затылке.
Была бы тварь живою, этого бы хватило.
Арей поморщился, почудилось ему, будто бы слышит, как трещат кости… и как хрустят крылья виверния под ударами скорпионьего хвоста… как воняет шкура, опаленная пламенем…
Не слышал.
Еська, глаза закативши, заваливаться стал, но ему Арей не был способен помочь, он только и успел, что замкнуть прерванный круг.
Трое осталось.
Евстигней смотрит исподлобья, мрачен и спокоен.
— Я их пустил, — сказал он, хотя ж об этом никто его не спрашивал. — Я виноват. Но я не мог иначе…
— Потом покаешься. — Отвлекаться еще на беседу душеспасительную Арей не мог.
Пламя гудело.
Тварь кричала, норовя увернуться и от одного, и от другого врага. И кажется, готова была бы отступить, да кто ж ей позволит. Вот крылья виверния полоснули по бокам, оставляя на них глубокие рваные раны, которые сочились дымом. Вот пламя обвило могучие ноги, дивным венцом легло на рога… ослепило глаза…
— Думаете, управились? — Марьяна Ивановна смела огонь, который посмел приблизиться к ней, тронуть грязное драное платье. — И на огонь сила есть… эй, Хозяин, поглянь, какие к тебе гости пожаловали… и дань платить не желают.
И клюкой оземь ударила.
Правда, девицей-раскрасавицей не обернулась, и вовсе никем не обернулась, так и осталась умертвием, но на зов ее откликнулись болота.
Арей услыхал, как загудели глубоко под землей ключи, набирая силу. И как вся ленивая, сонная громадина трясин да мхов встрепенулась.
Разлепила очи сонная топь.
Потянулась.
Пошла трещинами озер и озерец. И с нею очнулся от вековечного сна тот, кого именовали Хозяином вод.
— Задница, — мрачно произнес Еська.
И Арей мысленно согласился с ним. Как есть задница…
ГЛАВА 37
О воде да пламени
Дракон стоял, разглядывая нас огненными очами, а я не могла отделаться от мысли, что от сейчас меня сожрут. Или испепелят. Но нет, качнулась огромная морда, вздохнула, обдавши жаром, и отступила, отползла, взмахнула куцыми костистыми крылами. А ветер-то поднялся всамделишный, от этого ветру и я пригнулась, Лойко наклонился, Кирей же вовсе присел.
— Вот тебе, бабка… и пироги со смаком, — пробормотал он, глядя, как зверюга этая в небо взвилась. — Ничего не скажешь, провели обряд…
Дракон сделал круг по-над лесом, и в небесах он уже не гляделся костями, но будто бы успели обрасти они призрачною плотью. А я вспомнила, что та же Милослава сказывала, что истинные драконы были самою сутью магии.
И выходит, вправду ожил?
— Ну… — Кирей дракону вслед рученькой помахал, был бы платочек, и им бы сподобился. А ныне просто смахнул слезу с глаза, видать, ветром чегось надуло, и молвил: — Мне пора.
— Куда?
Отпускать Кирея я не желала, как и оставаться одна со своим мужем, который, супротив обещанного, помирать не спешил, но был живее всех живых.
— К героической гибели, если память мне не изменяет…
И подмигнул.
А Лойко меня за локоток попридержал, мол, героическая гибель — дело такое, не след ей мешать.
Кирей отступил.
И еще на шаг.
И сгинул, оставивши нас вдвоем на поляне.
— И что теперь? — Я глядела на того, кто ныне был моим мужем. Вот ведь… а бабка обрадуется… и вправду царевич всамделишний, хотя ж и не живой, но и на мертвяка не больно похожий.
Красивый.
Молодой.
Радуйся, Зослава, да только радости ни на грошик. Что я Арею скажу? Как вовсе в глаза гляну? Недаром девкам, которые двум обещались, вороты мазали… мне не только вороты, мне всю хату изгваздай — и правый будешь.
— Не печалься. — Лойко протянул руку. — Мне недолго осталось. Это еще эхо силы держится. А сгинет, то и я с ним…
Не то чтоб я ему гибели желала.
Точней, половина моя и желала, и радовалась, что вскорости, ежель не обманул, сгинет Лойко и стану я свободная. Кирей промолчит, да и мне об этое свадьбе говорить не обязательно. Язык бабу до беды довел, так и мне…
Другая половина стыдила.
Нехорошо ближнему гибели желать, пущай он и говорит, что мертв, да… может, сыщется средство какое? Ежели попросить того же Фрола Аксютовича? Иль Люциану Береславовну? Она многое ведает, и неужто среди книг ейных не найдется одной, махонькой…
— Не надо. — Лойко руку стиснул. — Я уже и так изрядно пожил сверх срока… заждались меня… ты, Зослава, просто если вдруг сподобишься в храм заглянуть, поставь свечку за меня.
Поставлю.
И помолюсь.
И… не время о том думать.
Он же, к чему-то прислушавшись, нахмурился вдруг:
— Нехорошо…
И я прислухалась.
Тишина.
Ни драконов, ни героев, ни даже воронья, героям отходную спеть завсегда готовое. Да что воронье, захудалого комара — и того не слыхать… взаправду тишь да глушь. А Лойко все сильней хмурится.
— Она позвала…
— Тебя?
— Нет. Того, кого звать нельзя было… идем, сейчас я свободен в своих поступках. И если уж недолго осталось, надо потратить это время с пользой.
Лойко — от не могу об нем как об царевиче Зимовите думать — меня оглядел с ног до головы и вздохнул тяжко:
— Тебе туда соваться не след, но и оставить не рискну. Держись меня. И… Зослава, пожалуйста, умоляю, не геройствуй.
