— А если с тобой что-то случится? Что будет со мной?
Она заглянула в глаза и тихо повторила:
— С нами?
А орлы в горах водились, но вовсе не такие огромные, как писали в книгах. Кирей добудет одного. Для сына.
Или для дочери. Как судьба выпадет.
А свадьбу сыграли, как сие водится, на осень.
И тетка Алевтина сама ставила столы, матюкая мужиков, которые так и норовили столы этие неправильно поставить, уж не ведаю отчего, может, просто чтоб баб позлить.
Открывались сундуки.
Выпускали скатерти расшитые, которые аккурат для этаких особых случаев и хранились. И каждая хозяйка своею пред иными хвалилась…
— А все одно, — бабка ворчала незло, для порядку, — могла б за царевича пойти… выбрала этого оглоеда… он мне сразу не глянулся. Ишь, рожа хитрющая…
И кулачком худеньким стене погрозилась, будто бы та одна виноватая была, что Арей не царской крови.
— Жила б в тереме…
— Мне и тут неплохо, — отозвалась я привычно.
Нет, бабка-то с Ареем ладила.
И хату он подправил, даром что она, еще дедом моим ставленная, была крепка, а все одно столько-то годков да без хозяйской руки. И крышу чинить надо было, и забору, и в самое хате хватало… бабка-то Ареевы старания принимала милостиво, с этакой боярской замашкой, он не обижался.
Понимал.
— На кресле царском сиживала б…
— Мне и на лавке не мулько.
[15] — Я поерзала, и бабка меня за косу дернула.
— Сиди ровно, — велела, — а то как заплету…
Плела она косы старательно, с лентами белыми, с лентами алыми. А заплетши, уложила высоко, нитью жемчужною перевила… отступила, руками всплеснула и носом шмыгнула.
Горестно.
— Ах ты, девочка моя, кровинушка… улетит горлица в края-то дальние, — завела бабка, и девки деревенские, которых в дом позвали по обычаю, до того сидевшие тихо-тихо, подхватили:
— Ой, из-под крыла маменькиного… ой-то из-под руки тятенькиной… да в хату чужую…
Я носом шмыгнула, до того жалостливо у них получалось.
— Была ярочка…
— Стала чарочка! — донеслось со двора.
Это ж кто такой голосистый? Небось Неуклюд, которому только шестнадцатый годок пошел, а он себя уж первым женихом мнит, даром что рябой, будто яйцо перепелиное.
Бабка на него руками замахала.
Девки взвыли дружным хором, заглушая бестолкового, обычаев не знающего. Ох, и пели-то они сердечно, и хоровод завели…
Закружило.
Замелькали пред глазами платки цветастые… рубахи шелковые, алые да зеленые… жарко стало, а от голосов их горестных — не девки будто, чайки над озером плачутся — заломило в висках. И тетка Алевтина, сама-то в шубе медвежьей с алым подбоем, в шапке высокой да с кадильницею, поплыла лицом. Задурманилось.
Травами пахло.
Чарами.
И сквозь туман проступило вдруг лицо мамкино.
И тятька пришел… конечно, как он мою-то свадьбу пропустит? И дед… и нечего плакать… не по сговору-то отдают, а по доброе воле… и Арей…
Коснулось что-то щеки, ласково, будто птица крылом… иль ветер теплый… иль материнина рука… и легко так стало, прямо душа полетела в пляс.
— Ох ты, матушка моя… не расчешет косы… — пели хором проводную.
А бабка с теткой Алевтиной накинули мне на голову тяжелую шаль азарского шелка.
Был и жрец.
Был и храм наш.
Зерно, что сыпали под ноги… ветви зеленые березовые, которыми след заметали, чтоб не привязались к нему взгляд дурной, зависть и беды.
И хлеб нам подносили, ломали краюху на двоих… соль пробовали… чаркой кружили… и усадили нас по обычаю на мешки, шерстью набитые, да застланные коврами азарскими. И там уж староста первым здравицу молвил…
Все было.
Почти как в сказке…
— Устала? — Арей сам снял венец золотой — царский подарок, награда за службу — с головы моей. А венец-то тяжел, из цветов золотых, да в каждом камень горит алый. И отказаться бы от красоты этакой, да донесут.
— Устала. — Я прислонилась к его плечу.
— Ничего… потерпи… все уже закончилось.
Он расплетал косы, выбирая и ленты, и нити жемчужные… снял серьги, ожерелья…
— Вернемся в Акадэмию, если хочешь.
В сарае, где нам постлали постелю, пахло хорошо. Сеном свежим. Даром что Арей сам косил траву, да сушили мы, да сгребали копну. От тепериче на копне этой я и лежала. Ну как оно… сено-то застлали одеялом медвежьим. После-то простыню белотканую накинули… и еще одно одеяло, из лисьих драгоценных шкурок.
— Хочу. — Я легла.
Еще не ночь, но уже скоро… вона, небо в прорехах крыши посерело, знать, покатится солнце к краю.
— Целительницей буду. — Я вдохнула запах сена… а вона и венки, из хмеля плетенные, которые девки под крышей повесили. И метелки белокопытника, который крепость телесную дарует. — Меня Люциана Береславовна сразу на третий курс взять готовая… не вышло из меня воителки.
— И хорошо.
Арей растянулся рядом, руки за голову закинул.
Вдохнул.
— Хорошо.
И вправду было хорошо, а после еще лучше стало…
