Стоит и хихикает.
Голова, из пыли лепленная, страшенна.
Лоб огромен.
Нос провален, будто в пыли пальцем дырки две проткнули. Глазьев вовсе нет. А губы лупатые, вывернутые.
— И кто это в гостейки пожаловал? — спросило диво дивное человеческим голосом. — Давненько уж никто не захаживал… позабыли дедушку, позабросили.
И к нам шагнул.
А идет — с ноги на ногу переваливается.
— Нехорошо… а с чем вы, гостейки, пришли? — Голосок у него звонкий, дитячий, только меня от того дрожь пробирает. — С добром али с худом?
— С добром, — отвечаю, — дедушка. Конечно, с добром.
— От и хорошо. — Губы евонные в усмешечке растянулись. — А то порой от заглянут в дом гости дорогие, покрутятся, и разумеешь, что никакие это не гости, а как есть воры да разбойники.
И пальцем нам погрозил.
— Стращать удумал дедушку? — Это он уже к Арею голову безглазую повернул. — От неслух!
И рученькой крутанул, будто воздух замешивая. От того Арей покачнулся, но устоял.
— Скажи своему ка-ба-леру, — слово сие дед произнес по складам, — чтоб не юродствовал, не забижал старичка… а то ж старичок обидеться способный… и тогда худо будет, худо…
На голос евонный завыло что-то в разваленной печи.
Заухало, будто выводок сов там сховали.
Арей же головой тряхнул, а из уха у него кровяная жилочка выползла.
— Да и проходьте, — дед рукой махнул, и в пыли дороженька пролегла, — что ж вы, гостейки, в пороге стали, будто не родные? Садитеся… чаи распивать станем, говорить за жизнь… вы-то небось издалече приехали, повидали всякого…
Голос его переменился. Теперь он бежал, что водица по каменьям, журчал ручейком, и от этого журчания в ушах моих звон вызванивался. Я и сама не поняла, как шаг сделала…
Сделала бы.
Арей удержал.
— Стой. Он тебя заговорить пытается. — Кровь он вытер. — Не стоит, Страшенник…
Страшенник?
Имя-то какое… а и вправду, ему подходит. Страшен старик.
И… похож на хозяина своего прежнего… вот же, и вправду я читала, что когда хаты кидают, Хозяина в новое место не прибираючи, то с годами копится в нем обида, а обида уже пользительную нечисть в жуть жуткую переиначивает.
В Страшенника.
Силен он силой прежней, Хозяина места. Только пользует ее не во благо.
— Умный, да? — Страшенник в ладоши захлопал. — А ну-ка, молодшенькие мои, выходите… поглядите, кто к нам пожаловал! Люди-людишечки… магики сладкие, славные…
Ох, что началось!
Полезли из всех щелей твари, да такие… одни на мышей похожие, только толстых да с головами человечьими, другие — вовсе люди, но один кривой, другой хромой, за третьим лысый хвост волокется… от страху я не завизжала не иначе как чудом.
На ладонях Ареевых шары огненные вспыхнули.
И, не глядючи, кинул он их в пылюку.
Зашипело пламя.
Пригнулось, задыхаясь. Смрадно стало — не продыхнуть. А нежити мелкой только больше становится. Вот по потолку ползут тараканы огроменные, сцепляются один с другим, превращаясь в змеюку…
Не кричать надобно, а воевать, раз уж пришла…
И огонь мой старик поймал на ладонь, а другою прихлопнул.
— Что, девонька, не выходит?
И язык вывалил длиннющий, кривой.
— Ничего, скоро я до тебя доберуся… вот тогда и поговорим, за какой надобностею… — И себя за срам висючий цапнул.
От тут-то страх у меня и отступил. И злость взяла — силов нет рассказать какая! Будут всякие дедки тут девке честное грозиться непотребством!
— Зослава, нам с ними…
Грукают сковородки.
Пляшут ложки заржавелые, грозя в нас полететь. Пусть летят, щит и стрелы останавливал, глядишь, и с ложками сдюжит. А я… как там Люциана Береславовна сказывала? Думать надобно! Огонь его не берет? А что я, окромя огня да щита, умею?
Правильно… те заклятия, которые наставница показывала по просьбе моей.
— Грязно тут у вас, дедушка, — молвила я и кинула в пылюку заклятие махонькое, безвредное по сути своей, зато пользительное — жуть.
Плюхнулось оно в пыльный ковер.
Развернулось…
Ох и заверещал Страшенник!
— Очень грязно… — А я и второе добавила, поелику пыли было столько, что ни одно заклятие с нею не справится, чтоб так, с ходу. — В такой пыли жить здоровью вредно… и посуда немытая…
Кинула еще одно в ложки, только полыхнуло, и разом засияли они, будто новенькие. Копоть со сковородок да котелков облезла змеиною шкурой…
И задрожала нежить.
Отползла.
А то, когда баба убираться желает, то и не всяк мужик ей под руку сунется, что уж про нежить говорить. Ох и разошлась я… спасибо Люциане Береславовне за науку. Хотя ж прежде она мне не больно-то давалась, теперь вот, видать, от злости, с полувзгляду все выходило.
Пальчиками щелкнешь — и ложки строем станут.
Мизинчиком поведешь — сами на полку скакнут, лягут от большее до меньшее… рученькой махнешь — и оконцы посветлеют, паутина скатается шарами, которые ко двери пойдут.
Страшенник только крутится.
Воет.
Да на меня своих молодших уродцев гонить. Да только я что? Хлопнула в ладоши, и выползла из-за печи, прутья роняючи, старая метла. Крутанулась, сор подгребая, и пошла плясать, что твоя барыня.
— Ну, Зослава… — Арей только головой покачал.
А что? Бабе хозяйственною быть от рождения покладено. И верно сказывала бабка, что всякие беды — они от грязи.
Страшенник заскуголил.
[10]
И воинство его преуродливое рассыпалось, только брызнули, от метлы спасаясь, тараканы да разбежались мыши, уже обыкновенные, с головами мышиными, только худющие. Оно и правда, откудова им жиру нагулять, коль погреба пусты?
Страшенник на меня двинулся, руки кривые выставивши:
— Не попущу… беспорядку!
И воет так, что ажно уши заложило.
— Вот и верно, — отвечаю ему, — дедушка. Беспорядку мы не попустим… ваша правда.
И напоследок еще одно заклинаньице сотворила, которому меня Люциана Береславовна научила, хотя ж сего заклинания в учебное программе не было. А зазря. Страстей всяких навроде нежити и супротив ее заклинаний было множество, а вот чтобы приличное…
Рассыпалось то заклятье мелкой искрой.
Впилось в пол.
