Но нет.
Ни холодом пальцев не опалило. Ни жаром. Ни… Заскрипели разве что петли несмазанные. Да и притворилась калиточка за мною. Фрол Аксютович и встрепенулся. Толкнул и…
Не подалась.
— Люциана! — Голос его едва петушка не спугнул, даром что кованый да потемневший от дождей. — Прекрати дурить!
Он по калиточке ногой саданул со всея дури. Тут бы ей прахом рассыпаться, а нет, стоит и ни на волосок не сдвинулась.
— Зослава, — Люциана Береславовна выглянула из дома, — проходите. Не стойте. И не слушайте его. Он сам не ведает, что говорит.
Ведает там аль нет, но Фрола Аксютовича ноне и наш дед Оксей услыхал бы, а уж он-то давно тугоух. Я к калиточке развернулась да рученьки развела. Мол, не серчайте, однако же ж мне с моею наставницею ссориться не с руки.
Особливо когда оная наставница страсть до чего нужна.
— Люциана!
Она юбки подобрала и развернулась. Правда, на пороге остановилась:
— Вот когда, Фролушка, ты эту границу преодолеешь, тогда и поговорим о целесообразности моего здесь пребывания. Зослава, не стойте на пороге, тут дует.
Ага, и сквозит еще.
А спину прям буравит взгляд мрачный.
— Мужчины, даже самые лучшие, порой что дети, — сказала Люциана Береславовна.
А в хате-то чисто.
Пол блестит.
Стол сияет. И самовар тяжеленный медный на нем так и пышет жаром. Перед самоваром пузатые жбаночки, пусть и не парпоровые, а самые обыкновенные, но хорошо стали.
— Вы… — Я замялась, не зная, как спросить.
Все ж таки не для меня она самовару, мнится, затевала.
— Не переживайте. Как остынет слегка, соображать начнет, так и войдет. — Люциана Береславовна на лавку села. А прямо села, сразу выучку видать. Плеченьки расправила, шаль белая на них крылами лебяжьими лежит. Волосы высоко зачесаны, и видать шею белую… — Так что у вас за беда? Говорите, пока время есть.
— Надобно… — От шла я сюда смелая. А пришла, так и все словеса мигом подрастратила. — Надобно, чтоб вы со мною сходили…
— Куда?
— Туда. — Я пальцем указала на стену, точней туда, где за стеною, по моему разумению, двор, малиной заросший, был. И Еська со своею нареченною.
— Зачем? — Люциана Береславовна бровку приподняла.
— Еська просил.
— Еська… — Она поморщилась. Стало быть, не забыла глупое его шутки, которую он на Березовую ночь учинил. — И зачем, простите, этому фигляру я понадобилась?
— Это он вам тогда свиток передал, — сказала я, в пол глядючи. Ох и чистехонек… небось тут коль и остался Хозяин, то радый этакой гостье.
— Мило… — Люциана Береславовна пальчиком постучала по столу.
Ох и громко вышло! Будто она ногтем гвозди заколачивала.
— У него еще есть…
— Очень мило… и что он хочет за свои… сокровища?
И на меня вперилась. А я ерзаю. Неямка
[12] сидеть, ажно в одном месте, про которое приличественной боярыне вспоминать неприличественно, свербит. И вот дело дивное, место есть и свербит в нем, особливо когда глисты, частенько, а говорить про то нельзя.
— Чтоб вы на жену его глянули, — молвила я, мысли свои возвертаючи к делам нонешним.
— А у него и жена есть?
— Недавно завелась.
— Это он зря… жена — не клопы, заведется какая, то и замучаешься, выводя, — Люциана Береславовна встала. — Что ж, показывайте… где та несчастная, которой этакое сокровище досталось, мается.
Ну это она зазря. Еська — мужик хороший, даром что с придурью.
— А… — Я про другого мужика вспомнила, который у калиточки топтался. Вот чтой-то мнилось мне, не выпустит он нас доброй волей.
— Думаю, и он взглянуть не откажется.
Фрол Аксютович на нас глядел… как матерущий тур. Глаза красны. Голову опустил. Того и гляди на роги поднимет… и что с того, что рогов у него нетути? Он и без их страшен.
Декан, одно слово.
Я ажно присела. А Люциана Береславовна к калиточке подошла да открыла.
— Что, Фролушка, — она по рученьке его погладила, — сила — это еще не все, верно? Не злись… если бы ты не начал кричать на меня, я бы не ушла.
Он роту раскрыл. А Люциана Береславовна продолжила:
— А начнешь снова, то и снова уйду.
Тихо сказала.
Только Фрол Аксютович роту и прикрыл.
Вздохнул тяжко.
— Что ж ты упертая-то такая?
Она тоже вздохнула.
— Как и ты…
И оба замолчали, друг на друга глядючи.
— Идем, Фролушка. — Люциана Береславовна руку подала, а он и взял, осторожне, будто сахарную. — Дело есть… думаю, не ко мне одной. Верно, Зослава? И раз уж идем, то сказывайте.
— О чем?
— Обо всем, — мягко произнесла она и пальчиками щелкнула, распуская предивный цветок полога радужного. Раскрылся он над нами парасолей.
— Погоди. — Фрол к этое парасоле ладонь приложил. И полог вспыхнул ярче.
— Сил у меня по-прежнему немного…
— Ты и без них управляешься. А вы, Зослава, и вправду рассказывайте…
Ага, рассказать-то я готовая, да только об чем? О жене своей Еська сам, мыслится, расповедает. Про обряд тот, что в книге писан? Так запретят и…
А вот про сон свой могу.
Про тот, который о проклятой деревне, о Хозяине вод и книге, из человеческих шкур шитой. О другой деревне, мнится, той самой, где мы ноне пребывать изволим, и навряд ли случайно.
О монете.
И обещании.
Женихе своем неживом.
И вроде недалека дорога, да только хватило, чтоб расповедать обо всем, пускай и быстре. Они слухали, вопросами не мешаясь, за что я была благодарная. А то ж и так запуталась.
— Любопытно получается, Фрол. — Люциана Береславовна глянула искоса, с усмешкой, дескать, ведаю, что не обо всем ты рассказала.
Фрол Аксютович кивнул.
— И место выбрано не случайно… если память мне не изменяет, где-то по ту сторону болота находится небольшой такой островок… версты две до него, так? А чуть южней и место, где нынешней зимой вам, Зослава, воевать случилось.
Она улыбалась безмятежно.
Ласково.
И от этое улыбки мне сделалось страшно.
А ведь… ведь и вправду… мы ж ехали до Окуличей, как в Барсуки, а после-то свернули на дороженьку махонькую, неприметную. Тут болота.
