— Это программа. — Люциана Береславовна всегда умела читать по моему лицу. — Повзрослеете, Зослава, и поймете, что реальность к книжной истории отношение имеет слабое.
Я хотела спросить, отчего так, да рот прикрыла.
— Что заставило ее вернуться сюда? Возможно, некогда это была родная деревня девушки. Возможно, дело в привязке, все же артефакт тянет к определенному месту. Возможно, она осознала, что утрачивает душу… или дело еще в чем-то, нам неизвестном. — Люциана Береславовна огладила руку рукой. — Как бы там ни было, не ошибусь, сказав, что первая царица похоронена где-то здесь. Более того, ей пришлось стать хранителем книги. Незавидная роль. Прошли сотни лет, пока она не нашла того, кто добровольно и по собственному почину принял проклятый дар.
Ага… а после, значится, книга сделала Берусю царицею, только, мнится, счастья ей в том царствовании не прибыло.
И когда не стало у Беруси сил, книга сгинула.
— Она ищет хозяина, я так думаю… — прогудел Фрол Аксютович. Говорил он неохотно. — Михайло показывал записки Мирослава. Книга попала в руки женщине, которая попросила Мирослава об услуге. Почему просила? Не потому ли, что сама не могла покинуть терем? Это единственное объяснение… самой ей было книгу не вынести. Мирослав согласился. Он заглянул в книгу, желая узнать, о чем она… и книга сожрала его. Быстро сожрала. А после вернулась к новой хозяйке. Она побывала в руках Добронравы… полагаю, истинная хозяйка не имела возможности… экспериментировать в столице. Все ж таки иные силы оставляют мощный отклик. А может, подсунула подружку заемной жертвой… спросим, если получится. Но книгу надо уничтожить, Зослава. Вам ясно?
Я кивнула.
Чего уж неясного-то?
ГЛАВА 22
О душах заблудших
Егор шел за матерью.
Он так давно ее не видел. А она нисколько не переменилась. Разве что в волосах прорезались первые седые нити. Но от того боярыня лишь краше стала.
— Мама! — Егор устал.
Ноги болели.
Он посмотрел: надо же, успел до крови сбить. И главное, что кровь эта в землю уходила, будто вода в песок. А мама не оглянулась даже, не говоря уже о том, чтобы остановиться.
— Мама! — Он бросился за ней.
Вот же, рядом совсем, руку протяни… он и протянул, забывши про достоинство боярское, в тщетной попытке ухватить маму за косу.
— Мамочка…
Коса выскользнула, что угорь, сквозь пальцы. Но мать остановилась.
— Мама… пожалуйста. — Егор не удержался, упал на колени.
— Встань. — Она повернулась к нему. — Не позорь меня и свой род.
— Мама, как же ты… ты ведь…
— Я умерла. И ты умрешь, если продолжишь валяться вот так. — Она наклонилась и провела пальцем по губам. — Совсем вырос…
Покачала головой.
А потом отвесила пощечину, от которой рот Егора наполнился кровью. Ее было так много, что он не выдержал и…
Его рвало на мертвую старуху, и это было отвратительно.
«С возвращением, — раздался в голове знакомый голос. — Видишь, мальчик, и я могу быть полезен».
Болело все.
Даже волосы. И зубы. Егор чувствовал их все, каждый ныл по-своему. И боль эта заставляла шевелиться в тщетной попытке найти такое положение, когда хоть что-то перестанет болеть.
«Ничего… пройдет… а что ты думал… такое заклятье — и без последствий? — Мор успокаивал».
— П-помоги…
«Нет, дружок, ты сам. Я ж как ни крути, а некромант. Вот помрешь, тогда и обращайся».
Егор засмеялся, но его вновь вырвало, желтой желчью.
«Вставай. Давай. Помаленьку. И уходим…»
Уйти?
Он скорее уползет… если сил хватит. Долго он вообще тут валялся? Солнце стояло высоко. Над мертвой Марьяной Ивановной мухи вились, иные и по лицу ползали, и смотреть на это было… мерзко.
Сил хватило, чтобы отползти в сторонку.
— А я маму видел, — пожаловался Егор. — Она меня прогнала.
«Повезло. Наверное, любила».
— Не знаю. — Он лег на спину, потому что так хотя бы дышать мог. Правда, каждый вдох давался с трудом, и с немалым, но Егор старался.
Если уж случилось выжить.
«Любит. — Мор ощущался рядом, но больше его присутствие не раздражало. — Мертвые если уж отзываются, то не всегда затем, чтобы живых по головке погладить. Мертвым быть… страшно. Первые пару сотен лет. Только и тянет, что отыскать тело какого-нибудь дурака, который поверит, будто, впустивши в себя чужую душу, благое дело сотворит».
Егор, значит, дурак.
Пускай.
Его больше не волновало, что о нем подумают. И вообще ничего не волновало. Он лежал, прикрыв глаза, и наслаждался теплом.
Солнце, казалось, прямо над головой повисло.
И парит.
И жарит.
— Почему она не в ирии?
«Сложный вопрос. — Мор, похоже, тоже пребывал в настроении благостном, если соизволил побеседовать. — Возможно, не заслужила. А может, не захотела… ты вот ее какой видел?»
— Она уходила. — Егору подумалось, что со стороны это выглядит сущим безумием. Лежит полумертвый парень и сам с собой разговаривает. — Я догнать хотел. Поймать, а она не позволила…
«Похоже, туда и уходила… а почему задержалась? Кто знает… может, определили ей послушание такое, чтоб отходила, грехи отмолила… что улыбаешься? Думаешь, если уж мать твоя, то безгрешна? Моя вот еще той тварью была…»
— Заткнись. Мама…
«Понял, святое… не издеваюсь. Завидую даже… если бы она… я бы, глядишь, другим стал… или не стал бы… но твоя… если не грехи, то обещание… ты ведь клялся, что найдешь убийц?»
— Клялся, — вынужден был признать Егор.
Полегчало.
Не сказать, чтобы вовсе и сразу, но зубы болеть перестали. Да и в голове чутка прояснилось. И силенки появились какие-никакие, которых хватило, чтобы сесть и содрать изгвазданный кровью и рвотой кафтан.
«Это ты не спеши, — сказал Мор. — Он у тебя со вплетенной защитой, пригодится. Вон, травкой почисти. Скоро тут жарко станет. Так вот, клятву ты дал, это вы, люди, с легкостью. Не понимаете, что такие клятвы душу обязывают. Она и осталась за тобой приглядеть… или помочь, как придет час. И помогла, да… без нее у нас вряд ли получилось бы…»
Егор содрал клок травы и принялся тереть темную ткань. Бессмысленное занятие, но ему надо двигаться, хоть бы и так.
«Правильно… вон, погляди туда… — И Мор, скотина этакая — его-то что держит? — повернул Егорову голову. — Да не на покойницу гляди… левее… вон, у ограды…»
Ограда поднималась серою грязной стеной из осклизлых бревен. Чего на нее глядеть-то? Но Егор глядел, потому что отвести взгляд ему не было позволено. Сначала он не видел ничего, кроме сизоватой, подсыхающей травы, из которой торчали зеленые сочные стебли крапивы. И только когда широкие листья дрогнули, будто кто задел их, Егор заметил крысу.
