— Так я… того…
— И этого. — Архип Полуэктович головой покачал. — Когда ж вы, оглашенные, думать начнете?
И вновь рученькой махнул, только левой. И пронесся по улочке вихрь огненный, мелких тварюк сжигая. Заверещали они, и так, что хоть уши затыкай. Я б и заткнула, только не поможет, да и рученьки сгодятся. Этак, конечно, с огнем я не управлюсь, но…
— Чего встала?! Назад давай! Показывай дорогу.
Я только и кивнула.
И сглотнула.
Евстигней стоял за левым плечом наставника. Егорка не стоял, а скорей уж на плече этом висел… Емелька держался сзади… Кирей был.
Лойко с сабелькой.
Ильюшка без сабельки, но с прутиком тонким, который, мыслится, будет мало сабельки хужей.
А вот…
Зашипело. Загудело. Захлюпало влажно, будто кто по болоту бег. И от звука этого у меня прям мурашки по шкуре поползли. Архип же Полуэктович на звук обернулся и хмыкнул:
— От неугомонные… а все почему? Потому что тупые, как студиозусы. Учишь, учишь их, а в головах не светлеет…
И вновь рученьку поднял, огонь лютый выпускаючи.
Я ж словно ото сна очнулась.
И вправду, что застыла пнем соляным? Этак и сожруть, пока глазищами хлопать буду. Сердце неспокойно? Успокоится. Аль нет. Да только не тут успокаивать его надобно. И, к воротам воротясь, придержала их, молвила, как сие учила Люциана Береславовна:
— Будьте гостями зваными в доме моем, и станет он вам надежей да защитой…
— Ишь ты! — Архип Полуэктович, не оглядываясь, огненного шару кинул да и попал аккурат в мерзопакостного вида старушку, которая в тени плота будто бы ковырялась. Бухнуло. Плюхнуло. И не стало старушки… — А ты, Люцианушка, растешь.
— Стараюсь.
Она вышла из хаты хозяйкой. Оглядела двор. И глаза потемнели, а сие значило, что переживает Люциана Береславовна крепко. Мне ажно жалко стало. Я-то с переживаниев и покричать могу, и поплакать, а боярыням сие невместно. Вот и душат слезы в себе, а оные, неизлитые, тяжестию немалой на сердце навальваются.
— Еще подойдут. — Архип Полуэктович ответил на незаданный вопрос. — Хотят пока пару-тройку сюрпризов гостям нашим оставить…
Она кивнула медленно и важно, мол, понимаю и сама сие знала, а что переживалось, так те переживания примерещились, не иначе.
Я вот села.
Я не боярыня.
И сердце в грудях колотится птицею. И в роте сухо, что выжжено… и Еська, рядом присевший, по руке гладит, успокаивает.
Живой.
И живым вернется. Рыбняк? Что рыбняк… вон, Архип Полуэктович с рыбняка голову снял и на мгновеньице даже не остановился. Арей-то, может, и не так силен, да и в нем огню хватит, чтоб и с рыбняком управиться, и с кикиморою, и с…
— На вот, — Щучка поднесла ковшик с водой, — выпей…
И сама рядышком присела, сховалась, только все одно ей любопытственно, шею тянет, глазищами зелеными на Еськиных братьев зыркает.
— Что… — Егор к оградке прилип, стоит, качается, глядит отчего-то на меня, — со мною будет?
— А мне откуда знать? — Архип Полуэктович тоже водицы принял. Ему Люциана Береславовна самолично поднесла ковшик резной. — Я не гадалка…
Пил он жадно.
И ковшик — хороший такой ковшик, на треть ведра, — осушивши, головой мотнул. Фыркнул. И, ковшик над головой поднявши, перевернул, язык высолопил, каплю ловя.
— Но я же… я ее убил.
— Кого он убил? — Люциана Береславовна ковшик отобрала и, Щучке протянув, велела: — Принеси. В сенях ведро стоит.
— Не надо. — Архип Полуэктович отряхнулся. — Сидеть нам тут долго. Воду беречь надобно. А убил этот олух Марьяну Ивановну.
— Надо же…
Мне показалось, что Люциана Береславовна на Егора с немалым уважением глянула. Я же только роту закрыла, а то и вправду этак попривыкну, буду ходить да мух ловить.
— Я… я не специально… она меня… убить хотела… она и других… она…
Он рукой махнул и сполз на землю. Сел, глаза прикрыл.
— Делайте что хотите, — сказал тихо.
— А я… женился, — в тишине голос Еськи прозвучал громко и до того бодро, что прям тошно стало.
ГЛАВА 25
Где война воюется и всякие непотребства творятся
— Фролушка…
Этот хриплый, чуть надтреснутый голос раздался за спиной. И Фрол Аксютович только и успел, что отступить, пропуская клейкую полосу языка. Привычным жестом руку выкинул, спуская огонь, и матерая кикимора заскулила, разом утрачивая былую прыть.
Кикимор было много.
Ползли с болота, что молодняк, на первую осень перелинявший, со шкурой мягонькой, только-только зеленеть начавшей, что матерые, костяными гребнями да бронной чешуей обзаведшиеся. Эти были глазасты и быстры, хитры звериной хитростью. Они искали тени, забивались в самые малые, сродняясь с ними. И сидели, не шевелясь, не дыша, готовые кинуться на добычу.
Языки у них длинны и остры.
Когти-ножи. Зубы-крючья. И радоваться надо бы, что далеко болота. В воде у человека против кикиморы шансов мало.
— Фролушка, — голос не исчез.
И не кикимора это. Кикиморы человеческую речь понимают, но и только, сами они говорить не способны. Издают звуки протяжные, свистящие, друг с другом перекликаясь, но и только.
— Фролушка, где ты?
Он остановился, переводя дыхание.
Тварей было много.
И кикиморы. И пара рыбняков, правда, совсем молоденьких, только и способных, что в девок перекидываться. Алгуша одноглазая хроменькая, которая только ковыляла да стонала, жалость вызывая.
Болотник-колода.
Этот лопнул, обдавши кикимор зеленоватой жижей.
— Все нормально? — Арей стряхнул жижу с волос. Ему тоже досталось.
— Все. — Фрол стукнул кулаком по ограде.
Не нормально.
То, что они здесь.
И то, что согласился Фрол на эту затею, которая с самого начала казалась ему безумной. И как вышло, что он позволил себя уговорить? Хотя… тут понятно, с ним или без него, а их бы послали… и лучше уж тут быть, глядишь, и вправду получится ночь простоять и день продержаться, пока стрельцы не подойдут.
— Тут крепим?
К счастью, Арей в душу не лез, хотя во взгляде его читалось… сомнения? Вопросы, на которые Фрол ответ имел, да только эти ответы и самого не радовали, что уж про других говорить.
— Тут. — Он сам зацепил нить заклятья за осклизлое бревно.
И очередную кикимору сбил пинком, только косточки захрустели.
