Ему ли бояться?
Нет.
Отбоялся… когда понял, что старший братец будет жить.
И когда осознал, что волей отцовской, Правдой и судьбой привязан к нему поводком кровной клятвы. И когда увидел, к кому привязан…
— Если бы он был другим, — сказал он это мертвой женщине, которая, к счастью, попыток подняться не делала. — Если бы он был хотя бы самую малость другим, ничего бы не случилось.
Плеть, из ветра сплетенная, ударила по щиту, и отозвался тот протяжным гулом. Кувыркнулись девки, этой плетью перерубленные… и следом, не позволяя нежити отступить, Михаил кинул заклятье, которое превратило спекшуюся землю в болото.
А болото наполнил пламенем.
Огонь очищающий… и странное полузабытое ощущение свободы.
Слетели оковы кровной клятвы. И значит, вот-вот ударит Царев колокол, возвещая народу, что царь-батюшка помер… все-таки помер.
Сдох, собака.
Михаил рассмеялся, хотя смех его был тем же безумием. Сколько лет… сколько потраченных впустую надежд, что еще немного… нет, ему не корона надобна была. О шапке этой, тяжести невыносимой, он никогда-то не мечтал. Нечестолюбивым уродился… а вот о свободе…
О том, чтобы, в терем являясь, не дрожать в ужасе, думая, что еще придумал этот ублюдок, вымещая бессильную свою ярость. И зависть. И вот ведь диво, царем был он, владетелем всех земель Росских, властителем всех людей, на оных землях живших, а завидовали Михаилу.
Мертвяки шли.
Крутанулась женщина в золотом платье, вскинула истлевшие пальцы над головой. Ощерилась. Зубы черны. Щеки поедены. Сама страшна… никак, даром ее Божиня наделила. Если так, то плохо…
Эта сила сковала пылающее болото, а заодно и тех, кто в нем застрял. Мертвецам плевать на других мертвецов. И пусть дергаются, пусть скулят, бессильные выбраться из ловушки, другие пройдут рядом.
Хорошо.
Не хватало, чтобы нежить помогала друг другу…
— Миша, отойди… ребята справятся… — На плечо легла тяжелая рука, и Михаил понял, что не выдержит этой тяжести. Он покачнулся, но упасть не позволили. — Говорили тебе, не суйся… у тебя своя работа, у нас — своя.
Некроманты входили во двор…
Пятеро.
Десятеро… выпускники… этого вот, чернявого, Михайло помнит распрекрасно. Три года как выпустился, а надо же, пришел по зову. Горе горькое, а не студиозус. Сколько он крови преподавательской попил своими-то шуточками. А теперь вот смеху нет в глазах. Улыбка осталась, только кривобокая, и седина в волосах.
Дружок его шрамами обзавелся.
А вот Янчик, светленький и кучерявенький, больше похожий на барчука молоденького, нежель на некроманта немалой силы, прежним остался.
— Не заминай. — Декан факультета ноне явился не в цивильном облачении, но в черном, изрядно поношенном костюме, коий носил по праву. — У нас свои… методы.
И мертвяк, будто поняв, что сказано, клацнул зубами.
Михайло вывели.
Передали кому-то… целители? Марьяна ушла… Марьяна… надо было остановить, а он глядел, не вмешиваясь, не вникая в то, что перед самым носом происходило. Да и то, ему ли было дело? Царская кровь… клятвы хитры… и признай братец своих ублюдков, которых полцарства, не меньше, Михайло пришлось бы и о них заботиться.
А так он лишь смотрел.
Не мешал.
И в том повинен.
Он без сил опустился на землю. Обнял себя, силясь согреться, но мелкая противная дрожь не отпускала. И солнце, черное, яркое, нисколько не грело, как и шерстяное одеяло, кем-то на плечи брошенное.
— Михаил Егорович, — ломким баском обратился к нему голенастый мальчишка. Некромант. Четвертый год… нет, уже пятый, конечно. — Вы тут посидите? Или к целителям проводить? Просто… тут работы много… и мне бы…
Он переминался с ноги на ногу, не зная, как и что сказать дальше.
А ведь работы у них и вправду много, что у этого, чье имя ускользало из памяти, что у приятеля его, худого, почти изможденного с виду, что у прочих. В городе ныне беспокойно.
— Идите, ребята. — Михайло прислонился к чему-то твердому, то ли, забору, то ли, стене. — Идите…
Не только эти мертвецы восстали.
Иные, конечно, попроще будут, разве что попадется кто, кровью с родом связанный, а потому и сильный, не в пример прочим, но с людей для страху и обыкновенных мертвяков будет. Да и не только для страху.
— А вы… — подал голос худенький.
Какой из него некромант? Соплей перешибить можно… а туда же, в герои.
— А я тут посижу… немного… Поберегите себя, ребята.
Кивнули оба.
Хорошие мальчишки. Все они хорошие, когда мальчишки, когда девчонки… пусть себе живут, пусть играют в свои игры, которые кажутся им взрослыми и важными. И если будет милостива к ним Божиня, то пройдет время, и поймут все…
Ушли.
Хорошо, что Кавьяр своих выпускников загодя кликнул. Как чуял, что придется… радиус бы действия просчитать… на сколько хватит? На версту? Две? Ничего. У кладбищ сигнальщики поставлены. А Белый город и вовсе перекрыт. Тут ребята скоренько сработают, заодно и практика будет… а выпускнички за молодняком приглядят, ну и если случится встретить кого посерьезней обыкновенного упыря, то…
Михайло усмехнулся и нос отер.
Кровит.
Это от перенапряжения. Пройдет… надо посидеть чутка. Солнышка бы, да не черного, но обыкновенного, которое и греет, и печет. Ничего, и оно вернется, дайте срок. Ни одно заклятье не длится вечно.
Где-то что-то бухнуло, грохнуло… никак, студенты, волю получивши, разгулялись… вот же ж… сгинет солнце, избавятся люди от страху, и потянутся в Акадэмию жалобщики да кляузники возмещения ущербу требовать. И не докажешь им, что, когда б не студенты, всех бы нежить пожрала.
Надо будет с каждым встречаться.
Рядиться…
А еще, и думать нечего, все нынешние беспорядки на Акадэмию спишут. И найдутся средь бояр такие, которые под этот шум требовать будут, чтобы магов всех думе подчинить.
Нет.
Доволи.
Михайло не позволит. Эта мысль странным образом придала сил. И, вытерши свой нос, Михаил Егорович поднялся. Огляделся.
Так и есть, мальчишки сами не утерпели, сбежали мертвяков воевать — что с них, с детей, взять-то? — но и его без присмотру не бросили.
— Кто таков? — Этого паренька, взъерошенного и растерянного, что воробей молоденький с гнезда выпавший, Михаил смутно помнил.
— Надежа я, Окшанин. — Тот вскочил и кафтанчик одернул. — Третий курс.
— Боевик?
Надежа зарумянился, очи потупил и сказал шепотом:
