Михаила Пестя не только не знала, но и не слышала о нем и не видела его.
Она-то не видела, но Михаил приметил ее, выделил, а вот сам подойти не осмелился. Не уверен ли был в себе, робок, скован своим чувством, или же она, охлаждая, скользила по нему равнодушным взглядом? Или смотрела на кого-то третьего, и Михаил заторопился посвататься. Заметно было позже в их совместной семейной жизни, что он любил ее немножко больше, потаенней, так любят открытое самим.
Позже, когда Михаила не стало, а сыновья выросли, Епистинья, подшучивая над собой, рассказывала, напоминала им:
— Ваш батько говорил: «Дети, вот подрастете — никогда не женитесь на такой, как ваша мать. Она всегда недовольная, она вот даже на фотокарточке сидит недовольная».
В этом воспоминании о муже видна была легкая вина, позднее раскаяние — все же могла бы и поласковей быть с Михаилом, не прятать чувств. Но уж такую она определила себе семейную роль. Искренне, глубоко любимая мужем, она могла себе позволить и немножко покапризничать, и сделать вид недовольной. Конечно, не настолько, чтобы выставить мужа смешным перед людьми; она, душевно тонкая и деликатная, прекрасно знала пределы таких возможностей, такой игры: в душевно чистых отношениях никак нельзя переигрывать, насмешка легко все может разрушить. Ну а самое главное — и она любила Михаила.
Понятно, что всякое девичье сердце в первую свою весну ждет своего принца, еще неясно, какого именно, лишь ясно, что особенного, отличающегося от всех, «гарненького». Но семейная крестьянская жизнь и принцы из мечты не очень подходят друг к другу. А в этой будничной семейной жизни Михаил оказался надежным и умелым, характер же у него был мягкий, покладистый.
На одной из немногих сохранившихся фотографий — Епистинья рядом с сыночками: красивая женщина, немножко озабоченная, вроде бы даже и действительно чем-то недовольная, но уверенная, счастливая, совсем не похожая на обремененную, задавленную большой семьей неграмотную крестьянку. По выражению ее лица, ее умных глаз, по гордой посадке головы видна непростая женщина, которую любил муж, и у нее замечательные сыновья.
Но это все — еще впереди. А пока Пестя, встревоженная, со смятенным сердцем приехала на хутор Шкуропатский к Даниле.
Сватовство
Устроено было сватовство со смотринами невесты и жениха. До этого Пестя, конечно, узнала, расспросила, кто такие Степановы, кто такой Михаил. Не паны, не казаки, такие же переселенцы, как и они, только из Курской губернии, русские, «кацапы», не «хохлы». Отец, Николай, ремесленник, на все руки мастер, мать — Акулина, четверо детей: Михаил, Пантелей, Фадей и Елена. Арендуют землю у пана Шкуропатского, держат тройку лошадей и выездной тарантас, на котором подряжаются возить венчающихся; кони быстрые, бегут так, что ветром сносит. Михаил — старший сын, работящий, смирный парень; как и отец, мастер: и плотник, и столяр, и кузнец, и сапожник; грамотный, умеет читать и писать… Сведения эти вряд ли развеяли сомнения Пести и вызвали интерес к Михаилу.
Данила к этому времени женился и построил хату, ведь прошло уже восемь лет с переселения. Вышла замуж сестра, тоже оставшаяся здесь на хуторе, Дарья, Одарка, она постарше Пести, вышла вроде бы удачно, за настоящего казака.
У Данилы в хате и проходило сватовство. И что делать, не понравился Песте суженый, «маленький, курносый кацап» из курской деревни… Какой была эта первая встреча, какие слова сказал ей Михаил, как он был одет, а она что надела — платье ли, юбку ли и вышитую кофточку, которые любила особенно?.. Где же все-таки увидел ее впервые Михаил, как действовал, кому сказал первому — отцу или обратился к Даниле, почему не решился сам подойти к ней? Что чувствовали оба во время сватовства? Как хорошо бы было обо всем этом рассказать, додумать, дочувствовать, как это все чрезвычайно, до невозможности важно, значительно, интересно. Тут — родники, истоки всей будущей семейной жизни, отсюда течет светлая или замутненная в самом начале река семейного счастья, все это навек остается в памяти, хранится в душе.
В такие минуты примечается каждый жест, слово; любая мелочь выдает характер и намерения, смотрится символом будущей жизни. Во всех этих первых встречах, первых обостренных сердечных впечатлениях много предчувствий, догадок, много тайной прелести, тонкого глубокого ощущения жизни, дыхания судьбы.
Лопнуло блюдечко, погасла свеча, завыла собака, кто-то перешел дорогу, пошел дождь, уродился хлеб — все воспринимается знаком будущей жизни, счастливой или не очень.
В жизни каждого человека есть подобные минуты, и, оставаясь глубоко в душе, согревая или печаля ее, уходят они навсегда с каждым из нас, растворяются в этом мире.
Переселившиеся на Кубань русские и украинские крестьяне и ремесленники в складывающемся своем быту и образе жизни испытывали сильное влияние казацких обычаев. Хотя казаки и сами — недавние украинские, русские и других национальностей крестьяне, они за многие десятилетия своей особой казачьей жизни выработали и свои обычаи, которые, впрочем, лишь в мелочах отличались от общих, крестьянских. Говорили казаки на языке, представлявшем смесь украинского и русского, одевались в одежду, представлявшую смесь одежды украинского крестьянина, закубанского горца и русского солдата или офицера, но они были — казаки и считали себя особым сословием, особыми людьми, хозяевами этой земли.
Хоть и не сложилась казачья жизнь по-задуманному, а все же она была яркой, пестрой, раскованной. По праздникам станицы гудели базарами. Особо широко и радостно, с обрядами отмечались Рождество, Масленица, Пасха, Троица, Покров. Зимой на льду реки проходили кулачные бои, драки улица на улицу, летом все высыпали на выгон станицы смотреть конную джигитовку, скачки, рубку лозы. Какая славная возможность для молодого казака показать красавца коня, свою одежду и свою ловкость!
Когда мальчику-казаку исполнялось 17 лет, станичное правление бесплатно нарезало ему положенный пай земли примерно в 10 десятин, по нынешним меркам в 10 гектаров. Доходами с этой земли он обязан был подготовить себя к военной службе: купить коня, сбрую, седло, обмундирование, шашку, кинжал. Молодой казак обязательно должен быть грамотным и полностью снаряженным, иначе его не брали на службу, что было великим позором для казака, его семьи, невесты. Неграмотного или совсем бедного казака звали в таких случаях «дымарем» — вылетел в трубу. Но большинство казаков старательно, ревностно готовились к службе, испытывали и себя, и коня на праздниках в скачках, джигитовке.
Осенью и весной проходили шумные ярмарки, недельные и двухнедельные. На станичной площади или в другом удобном месте строились палатки и балаганы, съезжались повозки, арбы, собиралось множество народа. Здесь можно было продать пшеницу, скот, лошадей, купить ткани, плуги, одежду, обувь, керосин, соль, спички. Но не только ради этого собирался народ на ярмарку. Это — праздник! Крутились карусели, качели, клоуны зазывали в цирк, ходили в толпе фокусники, цыганки, визжала шарманка, плясал медведь, попугаи доставали карточки с предсказаниями судьбы, силачи поднимали гири. Как притягивала ярмарка! Как долго шумная пестрота ее согревала сердце в буднях!
