Понятно, что хозяевами таких праздников чувствовали себя казаки из тех, что побогаче.
Иногородние тянулись к казачьей жизни, старались подражать ей, ведь многое в ней проверено практикой, испытано временем. Но не очень теперь пускали казаки чужаков в свою жизнь: иногородние платили налоги за тот кусочек земли, на котором им разрешали построить хату; они не участвовали в выборах; дети иногородних учились, если вообще учились, в своих отдельных школах. Даже в мелочах казаки выделялись. Дети-казачата могли прогнать своих сверстников-иногородних со льда реки. На станичных улицах бегало великое множество собак, в каждом дворе их было по полдюжины: едет, бывало, казак, а за арбой бегут три-четыре его собаки; так вот, чтобы отбиваться от собак, казаки ходили с палками, а иногороднему положено — с тонкой лозиной.
Не могли иногородние носить и казачью одежду, хотя сами казаки заимствовали ее у горцев. Вначале переселившиеся запорожцы носили, вместе с чуприной на обритой голове, и свою одежду: сорочку, шаровары, «шириной с Черное море», перетянутые очкуром, казакин с поясом, баранью шапку. Горцы издалека узнавали казаков, обстреливали их. Кому-то пришло в голову надеть черкесскую одежду, которая вводила горцев в заблуждение; уменьшились потери. Одежда прижилась, и с царского разрешения казаки перешли на новую обязательную военную форму: черкеска с газырями, бешмет, кинжал на поясе, шапка-кубанка. В ряды ячеек-гнезд на груди вкладывались вначале трубочки с зарядами, позже боевые патроны к ружью системы «Бердана» и трехлинейной винтовке. Когда появились винтовки с коробками-магазинами, в ячеи на груди казаки-щеголи стали вставлять деревянные палочки, верхняя часть которых была украшена серебряными или золотыми колпачками с насечкой, а богатые казаки прикрепляли к колпачкам серебряные цепочки, концы которых сводились в одном месте и закреплялись на груди.
Красив и горд был казак в алом бешмете, черной черкеске с украшениями и башлыком, кубанке с алым верхом, при кинжале и шашке, на горячем коне! Ну а как пойдут казаки строем — сотней, полком — грянут:
Ой, на гори та жныци жнуть,
Ой, на гори та жныци жнуть.
А по-пид горою,
Яром-долыною
Козаки йдуть.
Гей, долыною, гей,
Шырокою
Козаки йдуть!..
Где уж тут сравниться с казаками мужикам-пентюхам, иногородним гамселам!
Все казачье выглядело привлекательным еще и потому, что привлекательна для прибывающих, переселяющихся сюда была казачья идея вольной жизни в степи подальше от властей, казачий дух. С этой казачьей вольной жизнью и желали приезжие слиться во всем, не соваться же в чужой монастырь со своим уставом.
Сватанье у казаков носило явные черты обряда, принятого у украинских и русских крестьян, оно должно проходить примерно следующим образом:
«При намерении женить сына отец призывает к себе в дом двух женатых казаков средних лет и, угостив их, просит: «Пiйдить, похлопочить за моего сина». После этого все встают и молятся Богу. Мать жениха, вручив одному из приглашенных, называемых «старостами», «паляницу» (хлеб), говорит: «Iдить с Богом, хай Бог помога». Тогда жених со старостами отправляются в дом невесты, избранной женихом.
При входе в хату староста дает принесенный хлеб отцу невесты, говоря: «Прiймить от нас хлiб и, с хлiбом, нас прiймайте».
После паузы завязывается разговор. Выясняется смысл появления гостей.
Отец уходит в другую комнату для переговоров с женой и дочерью.
Если отец согласен выдать дочь, то говорит: «Питайте дiвки теперь».
Кличут «дiвку», которая непременно становится у порога, а один из старост обращается к ней с вопросом: «Ну, що, дiвчино, пiйдешь за нашего хлопця?» — «Я не знаю, як батько та мати, так и я», — объявляет она. — «Бери ж, дочко, хлiб та отдавай старостам». — «А деж, тату, наш хлiб?» — «Ото, дивiсь, наш… Як знаешь, дочко, хоть свiй отдавай, а хочь их».
Если невеста отдает принесенный старостами хлеб, то это значит — отказ, и старосты с женихом молча уходят домой, где на вопрос родителей жених отвечает: «Гарбуз потяг». При неудачных сватаньях говорят: «Попотягав гарбузiв».
Если же невеста дает старостам свой хлеб, то это знак согласия. Тогда все остаются. Старосты достают полкварты запасенной про случай водки.
Распивши водку, договариваются о «рушниках».
«Рушники» — гулянье у невесты, а затем у жениха родных и знакомых. Затем ближайшие родственники совещаются о дне свадьбы, подарках со стороны жениха и невесты. Произошло «зарученье».
В большинстве случаев о сватанье обе стороны знают заранее, потому и готовится для знака согласия свой хлеб. «На авось», то есть без договоренности, сватаются в случаях, когда совсем не уверены в успехе; у хозяев и хлеба-то для согласия не оказывается, арбуз или тыкву дают, чтобы все-таки что-то дать, а не только вернуть обратно принесенный хлеб. Ну а в случае успеха разрезают принесенный хлеб крест-накрест.
Михаил поторопился посватать Пестю, видимо, еще и потому, что женщин на Кубани было меньше, чем мужчин. В первые годы заселения, например, в 1801 году, на 100 мужчин приходилось 39 женщин; позже это соотношение постепенно выравнивалось, но еще не уравнялось: в первую очередь сюда приходили или бежали одинокие мужчины. Бывало, что и казаки вынуждены были жениться на девушках из иногородних, хотя делали это очень неохотно. Так что гут, как говорится, не зевай, жених, а то бобылем останешься.
День и час сватовства в нашем случае, конечно же, заранее оговаривали. Ясно, что сделать все молчаливо договорились попроще, по-свойски, по-домашнему, без лишнего шума и огласки, что всем живущим на хуторе было понятно. Поэтому Михаил шел свататься не со старостами, а с отцом и кем-то из соседей; шла и мать его, Акулина, ведь предстояло тут же обговорить все практические вопросы будущей жизни молодых — свадьбу, приданое и прочее.
Дело происходило поздней осенью, когда и положено справлять свадьбы. Осень на Кубани очень хороша: солнце нежаркое, но еще теплое и ласковое, поля убраны, вспаханы под новый урожай. Пусты огороды, но полны погреба и амбары, ярко цветут перед хатами астры, циннии, чернобривцы. Нет лучшего времени для свадеб.
Беленькие приземистые хаты хутора, крытые бурым камышом, стояли вдоль Кирпилей в одну линию. Напротив хат, через уличную дорогу, стояли скирды свежей соломы, стога сена.
По этой улице между рядом белых хат и рядом желтых скирд, по дороге, присыпанной былинками крупной, лоснящейся соломы, и шел Михаил со старостами к хате Данилы. Одет он, конечно, в лучшее, что у него имелось, по русской крестьянской моде того времени: брюки заправлены в хромовые сапоги, рубашка-косоворотка навыпуск, подпоясанная тонким ремешком, пиджак и кепка-восьмиклинка или, может быть, высокий картуз. Рядом шли приодевшиеся старосты и мать.
В хате Данилы сватов ждали. Подмели пол, прибрались. Наряжаться хозяевам не обязательно, но одеться надо почище, чем обычно. Ну а невеста надела свою любимую белую вышитую кофточку и нарядную юбку. Мать Пести Феодора Корнеевна и жена Данилы взволнованны и суетливы, Пестя же — растерянна, хмура, не скрывала досады и недовольства, так что на нее приходилось покрикивать. Больше всего ей хотелось в эти минуты, чтобы сватовство как-то отложилось, не состоялось.
