Но иногда, наскучавшись в хате и разогревшись на печке, кто-нибудь, чаще всего озорной, находчивый Вася, предлагал: «А ну, пробежимся!»
Убедившись, что отец в кузнице, а матери не видно, орава ребятишек, мал мала меньше, выскакивала из хаты в одних лишь порточках и рубашонках. Один за другим с восторженными криками бежали босиком по искрившемуся снегу, осыпая друг друга комьями и пригоршнями, вокруг сарая, отцовской кузницы, вокруг хаты, захлебываясь от холодного воздуха, от широкого голубого неба, от белого простора. Прокатывались на пятках по замерзшей луже, мокрые, холодные, возбужденные, забегали в хату, карабкались на печь и, обнимая теплые кирпичи, дрожа от холода и восторга, перебивали друг друга: «А я упал!», «А речка блестит!», «Кот испугался, убежал!», «А снег как сверкает!..»
Утверждают, что основа характера, личности человека закладывается в самом малом возрасте, до пяти лет. Что за мир открывался детям Епистиньи и Михаила, что их окружало, что улавливало еще слабо мерцавшее сознание малышей и что прочно входило затем в сознание и в память подраставших мальчиков и питало их души, их силы?..
Мать и отец…
Вот вошла мама, и мир наполнился радостью. Как хорошо протянуть руки — и вот ты сидишь на ее руках, обнимая за шею. Родное, улыбающееся лицо матери рядом. Она твоя. Можно пожаловаться на что-то, поплакаться, попросить чего-то даже невозможного, просто побыть с ней — и ничего не страшно, и ты полон радости, сил. Епистинья любила детей, любила сильно, но спокойно, естественно, ровно, ими жила; любовь ее была для детей такой же естественной принадлежностью этого мира, как воздух, как солнышко. От мамы шли любовь и радость, и мир невозможно представить другим. Это было прекрасно и нормально, и дети росли нормальными.
Об отце запомнилось детям на всю жизнь — просыпаешься и слышишь: тук-тук, тук-тук. Это отец постукивал молотком в хате, чинил чьи-то износившиеся туфли, сапоги. Или стук доносился из кузницы. Или просто со двора. Раз отец постукивал молотком, значит — все хорошо, надежно, все в порядке в их маленьком мире, в доме.
Отец неторопливый, добрый, любит пошутить. От него пахнет табаком, кузницей. К нему можно и приласкаться, но рядом с отцом ощущаешь другую, новую радость — ты мальчик, вырастешь, будешь большим и тоже станешь работать в кузнице, шить сапоги, ездить на лошади в поле. Радом с ним жизнь сразу становилась серьезней, шире, с волнующими надеждами на будущее. Хорошо взять молоток и тоже постучать. А как тянуло зайти к отцу в кузницу!
И отец, и мать несуетливы, некрикливы, между собой не ругались, избави Бог — не обзывали друг друга грязными или грубыми словами… Мир отношений Епистиньи и Михаила установился живой, непростой, полный забот о хлебе, о наступающем дне, мир понятный, совестливый, честный, и это сильнее всяких поучающих слов действовало на детей.
Михаил любил Пестю, ведь он сам высмотрел ее где-то на хуторе, сам посватался, не зная ее, а чувствуя сердцем, и сердце не подвело. Любовь немножко сковывает, делает уязвимым, дает другой стороне какое-то преимущество… Ясно, что о любви в крестьянских семьях впрямую никогда не говорилось, но чувство это всегда замечалось и ценилось, хотя и называлось это не «любит», а «жалеет». И в нашем случае видно это было не только обоим, но и любому житейски опытному человеку.
Песте пришлось начать строить свои взаимоотношения с Михаилом сразу со второй ступени отношений молодых людей, соединявших свои судьбы, то есть минуя период девической влюбленности, с серьезных, основательных, житейских отношений мужа и жены. Ну а был Михаил от природы простой сердцем, мягкий и к ней, Песте, что называется, неравнодушный. Отношения не могли не сладиться… Но Пестя деликатно, не обижая и не унижая мужа перед родственниками и хуторянами, взяла в семье верх, а Михаил, судя по всему, не очень этому сопротивлялся. Он верил ей, верил в ее душевный такт, в то, что это на пользу семье, дому, что так надо, так лучше.
Бывало, готовя борщ, пошлет Пестя Михаила поймать курицу в сарае и оттяпать ей голову, пока сама она режет капусту. Михаил распугает всех кур, поднимется переполох, кудахтанье, а курицы все нет. Пестя выскочит из хаты, и Михаил глазом моргнуть не успеет, как она держит в руках нужную ей курицу, голова у которой уже свернута набок, и Пестя деловито начинает ее ощипывать, пока теплая.
Но у Михаила оставалась большая независимость в сугубо мужских делах и занятиях. Михаил владел грамотой, к нему приходили с просьбами и за советом, он — кузнец, плотник, сапожник, столяр, хлебороб, и в эти дела Пестя не могла вмешаться и не вмешивалась.
Установилось мудрое семейное равновесие, которое устраивало обоих, подходило характерам и Пести, и Михаила. Ну а маленькие столкновения в буднях жизни, ведении хозяйства — кто же без них обходится, они как-то лучше дают почувствовать и себя, и другого человека, и этот мир. Милые бранятся — только тешатся.
Привез однажды Михаил с базара сапоги подраставшей дочери новенькие, а жене — ношеные, со сбитыми каблуками Епистинья обиделась.
— Якась кривонога носила, а теперь ты мне — и выкинула их за дверь.
Михаил принес их, улыбнулся.
— Да я их подобью, почищу, будут лучше новых.
Что уж там было дальше, не запомнилось Видимо, починил их Михаил, действительно сделал как новенькие, и, наверное, носила их Епистинья, все равно новые купить не на что Но было — выкинула, обиделась она красивая женщина, а он какие-то обноски привез.
Устраивались хуторские и семейные праздники Зимой на Рождество девочки и мальчики, одетые кто во что, в отцовские и материнские сапоги и валенки, кожушки и пальтишки, ходили по хатам «со звездой» Гомонящей веселой толпой, с топотом, смехом вваливались и в хату к Епистинье и Михаилу, обдавая холодом и запахом снега В толпе мелькали и лица Саши, Коли, Васи, а стоя рядом с отцом и матерью или из колыски, восторженно подняв бровки, смотрели на ребят маленькие Гриша, Филя, Федя Впереди у ребятишек — мальчик с палкой, украшенной лентами, к верхушке которой прибита вырезанная Михаилом в кузнице из старого ведра «Вифлеемская звезда» А пели ребята, улыбаясь и ширкая носами, древнюю языческую песенку-колядку, радовавшую сердце всякого крестьянина.
Сеите, сеите на новое лето!
Зароди, Боже, жито, пшеницу
И всякую пашеницу!
В поле ядром
Во дворе добром
В поле копнами
На гумне стогами
В клети коробами
В печи пирогами
На столе хлебами!
Епистинья угощала ребятишек пирогами, бубликами, а Михаил давал мальчику со звездой медную копеечку.
Ребята громко, довольными голосами кричали.
У доброго мужика
Родись рожь хороша
Колоском густа
Соломкои пуста!
И, уплетая пироги и бублики, с гомоном бежали на улицу, толкаясь и хохоча, шли мимо окон к соседней хате.
Как самый большой праздник отмечалась Пасха. Весна, тепло, цвели сады, уже можно бегать босиком, даже купаться. Белили хаты, мыли и чистили окна и все в хате, скребли граблями сад, подметали весь двор; Епистинья шила мальчикам новые или перешивала из старого рубашонки и штаны, вешала в хате выстиранные, с цветной мережкой занавески и рушники. По хате растекались вкусные запахи; Епистинья пекла большой пышный кулич и множество пирожков, красила яйца. Святить кулич в станичную церковь с вечера отправлялся Михаил. Епистинье невозможно отлучиться из дома на всю ночь: домашние хлопоты, корова, маленькие дети накрепко привязали ее к хате. Попозже, днем, она выберет время и сходит в церковь с такими же озабоченными женщинами… Утром ребята просыпались, кто в чистой хате, кто в амбаре, кто в сарае на сене, и все сразу чувствовали — праздник: пахло пирогами, борщом, а издалека доносился перезвон колоколов монастыря. В хате на столе стоял освященный кулич, который становился центром праздничного стола.
