Пестя
Маленькая восьмилетняя Пестя шла, как и все, рядом со скрипучей арбой.
Степь здесь хоть и похожа на родные места, но огромные курганы, заросли терна, широченные дороги, редкие хутора и станицы придавали ей вид диковатый, суровый, размашистый.
И все же, как дома, ласково, жарко светило солнышко, такие же травы: ковыль, будяк, молочай, конский щавель, чернобыль, репейник росли в степи у дороги. Нет, не так уж далеко от родного села уезжают они, тревожно лишь, что насовсем.
Девочка рвала цветы, плела венок, пела песенки, теребила сестер и мать, расспрашивая о цветах, курганах, птицах, казаках, встречавшихся на пути. Ее детский беззаботный смех, наивные вопросы разбивали тягучую сосредоточенность и озабоченность старших, оживляли их веру в то, что все устроится, все будет хорошо… Но и девочка уставала, садилась в уголок на арбе и грустно смотрела назад, где осталось село, пруды, левады, ракиты, где остались подружки, перед которыми она еще недавно гордилась, что вот едет к казакам и там у ее тату и мати будет много земли, большая хата, сад и всего вдоволь.
Когда темнело и дети укладывались спать на разостланной одежде, Пестя смотрела на огромное звездное небо, опрокинувшееся над степью. Сердечко ее замирало: звезды, весь серебристо-голубой купол, будто отрывали ее от матери-отца, от земли и втягивали в свои бесконечные пространства. Душу охватывала невыразимая радость, смешанная с детским страхом, будто она, маленькая и смешная, вторгалась во царственные владения Всевышнего. Пестя торопливо переводила взгляд на догоравшие угли костра, на отца и брата Данилу у огня, на неутомимо хлопотавшую мать, на Шарика.
Кричали птицы в степи, посапывали пасшиеся неподалеку быки. Пестя думала о казаках, которые представлялись ей какими-то особыми людьми, непохожими на тех, что встречались на пути, о новой хате, где они скоро будут жить, и вздыхала от необъяснимой тревоги, которая владела ею и всеми остальными.
Кто-то сильный решительными движениями уже лепил особую судьбу девочки. Много раз Епистинья говорила: «Такое корявое имя поп дал… Наверно, привезли меня крестить в полотняной простыне. Если бы в шелковой — и назвал бы покрасивей». Но грубая домотканая простынка, серьезное имя уже были первыми знаками ее народной судьбы.
Семья Степановых
Семья русских крестьян Степановых: Николай и Акулина с детьми — Михаилом, Пантелеем, Еленой и Фадеем, — переселялась в эти же годы из села Снитского Курской губернии более обдуманно. Село далеко от Кубани, и очертя голову, наугад бросаться туда было опасно. Николай сходил к казакам на заработки, осмотрелся там, а уж затем семья собралась переехать. Перебирались без особых приключений, как именно — потомки не помнят. Николай был мастер на все руки и с помощью сапожных, плотницких и кузнечных инструментов, захваченных с собой, рассчитывал неплохо прокормить себя и семью в казачьем крае.
Поселились сначала в станице Ольгинской. Но казачьи общины в станицах землю приезжим не давали, а жить лишь ремеслом оказалось непросто: в станицы наехало много иногородних ремесленников. Поэтому вскоре перебрались на хутор Шкуропатский, где генерал сдавал землю в аренду.
«Слава Богу и Царицi!..»
Правительство Екатерины Второй вскоре поняло, что, уничтожив Запорожскую Сечь, совершило большую ошибку — разогнало отважную крупную военную силу. Тут снова началась война с Турцией. А кто лучше запорожских казаков знал места боевых действий и особенности турецкого войска?!
Князь Потемкин, возглавлявший турецкую кампанию 1787–1791 годов, вновь стал собирать рассеянных по губерниям казаков. Из них было образовано Черноморское войско.
Казаки понимали, что теперь от них самих зависит, быть им снова или не быть, и они дрались с турками дерзко, хитро и умело, их похвалил сам Суворов и одобрил Потемкин. «Казаки — глаза и уши нашей армии», — говорил Суворов.
Война с Турцией опять закончилась победой. За боевые заслуги Потемкин определил на жительство казакам нового Черноморского войска земли между Бугом и Днестром. Сюда потянулись казаки с семьями, начали обустраиваться, но на эти земли претендовали крупные вельможи, да и находились земли на бойком месте, что не устраивало ни казаков, ни правительство, которое боялось иметь рассадник вольности на виду народа да еще рядом с Задунайской Сечью на турецкой территории. Неизвестно, к чему может привести соседство двух частей рассеченной Сечи.
Ко всем несчастьям, которые постоянно преследовали запорожцев, вскоре умер их покровитель «пан Грицько» — князь Григорий Потемкин, и они оказались бесправными на новых землях.
Но тут судьба наконец смилостивилась и улыбнулась казакам. Россия еще в 1774 году заключила с Турцией очень выгодный для себя Кючук-Кайнарджийский мирный договор. В новой войне Турция попыталась вернуть отданные по договору земли, но опять проиграла… Южной границей российских земель на Северном Кавказе стала считаться река Кубань, протекавшая в дикой степи. Сотни верст новой границы надо было как-то охранять. Держать тут регулярные войска дорого.
Тогда вспомнили в Петербурге, что лучшая защита степных границ — «живая изгородь», казаки. Так желания казаков и Екатерины Второй совпали. Были в столице и влиятельные противники, которые предлагали другие пути колонизации богатого дикого края, чтоб урвать себе черноземной земли.
Войсковой судья Антон Головатый, второй по должности и первый по влиянию казак в Черноморском войске, хитрый, ловкий, упорный, отправился в Петербург к Екатерине с казачьей депутацией и обозом, нагруженным подарками и червонцами.
Много трудов положил хитрый казак Головатый в Петербурге: кого убеждал, кого подкупал, где, надев колоритные казачьи одежды, пел и играл на бандуре, растопляя черствые сердца чиновников и вельмож. Где хитростью, где лестью, где деньгами добился желаемых земель.
Екатерина подписала «жалованную грамоту», слова которой музыкой звучали для казаков:
«Высочайшая грамота, жалованная Черноморскому казачьему Войску 30-го июня 1792 года.
…Войску Черноморскому предлежит бдение и стража пограничная от набегов народов закубанских.
…Всемилостивейше жалуем Войску Черноморскому знамя войсковое и литавры, подтверждая также употребление и тех знамен, булавы, перначей и войсковой печати, которыя оному от покойнаго генерал-фельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина-Таврическаго, по воле Нашей, доставлены.
…Мы надеемся, что Войско Черноморское, соответствуя Монаршему Нашему о нем попечению, потщится не только бдительным охранением границ соблюсти имя храбрых воинов, но и всемерно употребить старание заслуживать звание добрых и полезных граждан внутренним благоустройством и распространением семейственного жития».
Хотя полного самоуправления, желанной воли казакам не дали, а подчинили Черноморское войско таврическому губернатору, все же казалось — губернатор далеко, где ему усмотреть за казаками в степях.
Головатый с депутацией и облегченным обозом, радостный, с победой, спешил к своему войску. По пути он сочинил восторженное стихотворение:
