В сохранившихся письмах много сетований, жалоб, даже обид от Илюши, что Саша ему не пишет, и от Саши, что Илюша не отвечает на его письма. Связь с домом и с Валентиной помогала им хоть с большим опозданием узнавать друг о друге, о судьбе братьев.
Саша написал сестре, а она Илюше, что он теперь лейтенант, командир взвода минометчиков, и, конечно, у Илюши это вызвало такой восторг: их младший брат, Мизинчик, уже офицер, участвует в боях.
Зоя, о которой пишет Илюша, — медсестра в госпитале. Девушки-медсестры в госпиталях всю душу вкладывали в заботу о раненых: обнадеживали, утешали, успокаивали, подбадривали, говорили им добрые, ласковые слова, придававшие сил и желания жить, и кто из раненых не тянулся к ним всей душой, не влюблялся в них! Не избежал этого и Илюша. Но все же это — «сон и утренний туман», Илюша это понял.
Вот его письмо, посланное сразу вслед за открыткой:
«Здравствуй, Валя и любимая племянница Зина. Вы простите мою душонку грешную за мое молчание. Я оправдываться не буду и принимаю всю вину на себя. Но я не прерывал с вами связи или вернее не забывал о вас и каждый раз, когда писал письма в центральную почту (домой на хутор), я всегда просил их передавать вам мой самый горячий боевой привет и желать вам самых наилучших пожеланий. Я знаю, что ты, Валя, на меня обижаешься. Я этого заслуживаю, но ты убавь свой гнев, свою обиду, подумай, где я нахожусь и каким временем располагаю. Вот закончим с похоронами грабь-армии гитлера, тогда будем держать непрерывную связь и причем наша почта будет пересылать не одно письмо в три-четыре месяца, а 3–4 письма в этот срок. Валя! Не суди по моим письмам мое отношение к тебе. Я тебя ценю и люблю как сестру и за все очень благодарю: за заботу проявленную, оказанную мне, когда я был у тебя, а также и в детстве при нахождении в нашей большой веселой семье, еще живя на хуторе. Сочувствуй мне и не обижайся, ведь я не гуляю, а «работаю» и сейчас уже вышел вторично на «работу», которая очень опасна для жизни.
Валя, я получил из дому письмо, в котором сообщают, что ты якобы что-то знаешь о Ване-брате. Если знаешь, то опиши мне подробно все о какой-то награде, указано ли там звание и когда это было. Все, все, все.
Мои чувства предсказывают, что он жив, и я никак не могу помириться, что Вани и Павлуши нет. Изо всех моих братьев я с ними большую часть времени прожил и проучился. Ведь мы прожили все время вместе в хорошей дружбе и только в последние годы разошлись, и я никак не могу смириться, что это навсегда, что мы больше не встретимся. Валя! Напиши, как ты живешь, где Ваня-муж, с тобой там или на фронте, передавай ему от меня боевой привет. Как там Зина, поди уже большая барышня и, по всей вероятности, разговаривает как взрослая?
Что касается меня, то я живу хорошо. Здоровье мое окончательно поправилось. Настроение и дух приподняты. Дело идет хорошо. Как закончу дело с фрицами, тогда и погуляем, поговорим, а пока досвидание. Сестрица, отметь мой юбилей 25 июля, выпей и закуси за мое здоровье».
В июле 1942 года Илюше исполнилось двадцать пять лет. Письма братьев дышат живым чувством, сердечностью. Нет в них ни озлобленности, ни страха, ни паники, ничего показного.
Спрашивает Илюша о Ване-брате. Валентина в одной из газет в списке награжденных увидела Степанова И., но при внимательном взгляде выяснилось, что у него и отчество другое, и он рядовой солдат. Однофамилец. Степановых в России много.
Следующее письмо Илюши сестре написано уже осенью. И опять хочется напомнить, что читать фронтовые письма надо медленно.
«Здравствуй, Валя, Ваня, Зина.
Сегодня получил твое письмо, которое ты писала 10.10.42 и открытку от 1.5.42 или 1.10.42. Я с такой жадностью читал каждую строчку, букву и как никогда я был рад, когда узнал, что Шура жив и здоров. Моей радости не было предела. Большое тебе спасибо за это письмо, оно мне принесло много радости. Валя, ты понимаешь, черт возьми, наш «пацан», «киток» молчит себе и никому ни слова, «сопит в две дырочки». Видала таких! Жаль, что нет его около меня, я бы ему выговор влепил, даже строгий. Ты о нем переживаешь, беспокоишься, а он и в ус не дует. Ну и Шурик. Знаешь, я больше всех о нем, Павлуше, Ване беспокоюсь, ведь они, как и я, нисколько не пожили, а меньше всего Шура. Нет, рука пишет одно, а сердце говорит другое: «Жалко одинаково всех» — Филю, Васю, Колю. Всех пальцев жалко и больно, когда их отрезают.
Я ему сейчас написал тоже письмо, а теперь пишу тебе. Да, ты говоришь о яблоках, как бы я сейчас покушал их! Ведь я их в этом году и не видал, не только яблок, а и вообще никаких фрукт. Но ничего, побьем фрицев, тогда — жить! Хорошо жить будем!
Ну что касается меня, то я жив, здоров. Живу хорошо. Правда, выпить охота. Ну, это пройдет. Пусть там Ваня чикалдыкнет и за меня. Валя, ты знаешь, мы с Шурой хорошо погуляли, когда я был дома. Поэтому я больше всего за ним соскучился. А остальных я видел давно, как будто забыл. Но это как будто. А на самом деле не то. Поздравляю тебя с 25-й годовщиной Великой Октябрьской революции. Желаю тебе всего наилучшего в твоей жизни. Привет Ване.
Целую тебя, Зину».
Шура радует Илюшу: за успешные бои на кубанской земле, в предгорьях Кавказа, ему присвоили звание старшего лейтенанта. Хоть это радость, опора для души среди несчастий: пропали без вести Павлуша и Ваня, не пишут больше Вася и Филя. И еще одна беда, которую Илюша обходит в письмах, — немцы заняли Кубань, немцы уже на родном хуторе. Что с матерью? Что с Таней?
Еще одно коротенькое письмо. Вскоре Илюша будет участвовать в разгроме немцев под Сталинградом, на что он и намекает, поэтому сейчас ему не до длинных писем.
«Письмо ваше получил, за что очень благодарю. Меня интересует также, где наш Шура и почему он не отвечает. Я ему написал разом с твоим письмом и как видишь, ответа еще не получил. Живу я хорошо. Нитки попались крепкие и живот держится крепко, правда, внутренний шов разошелся, но это не имеет большого значения. А вообще мне все это ерунда. Я себя чувствую так же, как и до ранения.
Да, скоро будем давать фрицам перцу».
Судя по всему, давняя рана на животе так и не успевала зажить. Илюша опять выписывался из госпиталя, садился в танк, воевал. В танке в бою и из здорового человека вытрясает душу; незаживший шов, конечно, вскоре расходится. Подлечит он его в госпитале и опять «на работу», ведь шла Сталинградская битва.
А Саша сражался недалеко от дома. По прямой от Сталинграда до Кубани не так уж и далеко, письма Илюши и Саши должны были бы доходить быстро, но эта прямая дорога перерезана немцами. Каким кружным путем шла почта, почему не доходили письма, что могло случиться? Тянулись братья душой друг к другу, к дому, к матери, к родным, а в ответ молчание.
Оккупация
Война подходила к хутору. С характерным завыванием пролетали немецкие самолеты.
Начались разговоры об эвакуации: то — всем готовиться к отъезду, угонять свой и колхозный скот, разбить все машины и даже сжечь все колхозное и свое имущество, то, наоборот, — всем работать на своих местах, прекратить всякие паникерские разговоры.
