Ой годi нам журитися,
Пора перестати.
Дождалися от Царицi
За службу заплати.
Дала хлiб, сiль и грамоти
За вiрнiя служби,
От теперь мы, милi братья,
Забудим всi нужди.
В Таманi жить, вiрно служить,
Гряницю держати,
Рибу ловить, горiлку пить
Ще й будем богатi.
Да вже треба й женитися,
И хлiба робити,
Хто прiйде к нам из неверных,
То, як врага, бити.
Слава Богу и Царицi…
и так далее.
А оставшиеся в войске атаманы уже поднимали казаков из-за Буга на новое переселение. Непросто было подняться. Ведь лишь недавно приехали сюда, только-только начали обживаться: построили хаты, распахали землю, завели скот, и вот снова надо бросать все и ехать обживать неблизкий, дикий край.
Агитаторы за переселение втолковывали колеблющимся, какие благодатные места ожидают их! В Черном и Азовском морях, лиманах, степных речках водится пропасть красной и белой рыбы, а в степях кишат птицы и звери. Зимы мягкие, жилье можно строить из камыша, которым поросли плавни и берега речек, густые травы позволяют круглый год держать скот на подножном корму. А почва! Чернозем: воткни оглоблю — вырастет тарантас.
Торжественно отпраздновав получение земель на Кубани, казаки собрались в путь. Казачий флот с артиллерией и морскими командами отплыл по Бугу и Черному морю, и вскоре 51 лодка с четырьмя тысячами казаков пристала к берегам Таманского полуострова, а основное многотысячное Черноморское войско с оружием, имуществом, своими священниками, знаменами, продовольствием, стадами скота двинулось на подаренные царицей земли посуху в начале осени. Огромная масса людей, повозок, коней, скота запылила по степным дорогам, пересекла три южные губернии и земли Войска Донского, переправилась через Буг, Днепр, Дон и множество мелких речек, обогнула Азовское море и через два месяца подошла к границе своих земель у реки Еи. Здесь пришлось зазимовать в старой брошенной крепости. Ранней весной продолжили путь по роскошной гоголевской дикой степи и осели уже окончательно. Прибыли к месту своей последней трагедии. Вскоре подошел и обоз с семьями.
Всего в первые два года переселилось около 13 тысяч казаков.
На огромный кусище степи этого оказалось очень мало, ведь надо было охранять границу, вести хозяйство да еще выставлять требуемое количество казаков для войн в других частях государства.
С разрешения правительства в течение следующих пятидесяти лет было осуществлено три массовых переселения крестьян из внутренних губерний Украины и России на Кубань, общим числом свыше ста тысяч человек. Переселившихся без особых проволочек записывали в казаки. Кроме того, казаки сами ездили по ближайшим губерниям, переманивали крестьян, прельщая их богатством своего края.
Передвижение колоритного, шумного казачьего войска по дорогам южной Украины и России, а затем на протяжении полувека еще ста тысяч крестьян на Кубань произвело сильное впечатление на жителей сел, хуторов, городков, через которые они проходили, настолько сильное, что образовавшийся водоворот, усиленный легендами о вольной и сытой жизни казаков, долго втягивал в себя и уносил на Кубань новых и новых беглецов и переселенцев, и вот, уже век спустя, увлек и семью Рыбалко.
Беда
Старшие оживлялись, если впереди показывалась станица, а еще лучше — хутор. Может, это и есть то место, где они останутся насовсем, осядут, получат землю, начнут строить свою хату, ведь уже зеленели, поднимались хлеба на полях, бродили в степи стада коров, отары овец, табуны лошадей, бабы копались в огородах, сажали овощи, крутились большущие крылья ветряных мельниц.
В станицах на переселенцев смотрели равнодушно, а то и косо. Прошли времена, когда принимали всех желающих, даже заманивали сюда, наделяя казачьими правами и землей, теперь землю крепко прибрали к рукам. Огромные наделы лучших земель получили начальники — казачья старшина: генералы, офицеры, просто хваткие и наглые разбогатевшие казаки, и станичные общины из своих оставшихся земель не хотели отдавать пришлым ни пяди. Ремесленникам отводили землю лишь для постройки хаты, и не больше… Другое дело — хутора. Богатые паны, сидевшие на своей земле, охотно сдавали ее в аренду переселенцам, иногородним.
Они узнали, что самые богатые паны держали огромные наделы в глубине края, по берегам рек Кубани, Бейсуга, Кирпилей и нуждались в людях. К этим хуторам и заторопились.
Тогдашние степные дороги казались бесконечными, особенно если ехать на волах. Припорошенные теплой пылью, по-богатырски широченные, размашисто уходившие между курганами за горизонт, они хоть и скучны, но были по-своему привлекательны, звали куда-то, особенно весной, когда степь цвела, когда светило еще незнойное утреннее или же помягчевшее вечернее солнышко. Но когда шел дождь, густая пыль и весь открытый чернозем дороги сразу же раскисал, густел и прилипал к ногам людей и быков, к колесам повозок пудовыми комьями. Степные дороги становились истинным мучением, проклятием. Полегче было на травянистой обочине, поэтому в дождь чумацкие обозы, казачьи повозки шли обочиной, разбивая, превращая и ее в дорогу, расширяя шлях до богатырских размеров. Вот и казалось, что по нему ездят в степи богатырские тройки.
Особенно опасными для проезда становились в распутицу гребли — плотины, которые служили мостами через степные речки. Сооруженные из глины, перемешанной с соломой и навозом, гребли постоянно размывались, разбивались и нуждались в ремонте: по ним то и дело проезжали тяжелогруженые арбы, повозки, проходили многочисленные стада, в половодье размывала греблю шустрая речка. В дождь на лоснившуюся, скользкую, разбитую греблю даже смотреть было страшно, а не то что ехать по ней на неуклюжей арбе.
Их застал в пути весенний ливень. Дорога быстро превратилась в черное вязкое месиво, в колдобины натекла вода, к ногам и колесам налипли комья чернозема. Но впереди уже виднелись белые хатки нескольких хуторов, уютно пристроившихся по берегам Кирпилей. На эти хутора указали им недавно, объяснив, что тут можно получить землю в аренду. Хутора были — Волков, Ольховский, Куликовский, Шкуропатский.
Захотелось побыстрее приткнуться к месту, устроиться после тягостной неопределенности, вот и забыл Федор об осторожности, крестьянской осмотрительности. На разбитой колесами и скотом, скользкой от дождя гребле через Кирпили арба застряла в глубокой колдобине с водой. Как ни понукали быков хворостинами, арба ни с места.
Тогда Федор сам впрягся в ярмо вместе с быками, всей семьей облепили арбу, крикнули на быков, хлестнули их по хребтам. Медленно, медленно поползла арба, срываясь, из выбоины. Ну, еще! Еще!.. С криками, понуканиями, с дрожащими от натуги руками и ногами, скользя по грязи, рванули ее, и арба нехотя выбралась на ровное место. Но что это?
Отец впереди упал на колени, склонился к земле. Мать бросилась к нему, подбежали остальные. Федор, сразу осунувшийся и побледневший, виновато улыбнулся:
