Я чувствовал по напряженной фигуре матери, что идет кто-то свой. Виновато, растерянно улыбался и шедший к нам на костылях незнакомец.
— Ну, здравствуй, семья! — как-то вдруг неожиданно говорит солдат на костылях издалека.
Мать подхватилась со скамейки, обхватила лицо отца руками:
— Родной! Где же тебя носило?
Простота, с которой отец обратился к ней, вернула матери привычную простоту, которой отличаются деревенские жители.
Мать разглядывала его долго, пристально, забыв о нас, не чувствуя, что у ее ног путались наша сестра и мы с братом.
— Да все это ничего, ерунда! Все будет хорошо, — говорил отец. — Как же ты управилась с тремя и даже не изменилась?
— Они у нас уже большие! Помогают. Сама я бы не справилась, — сквозь слезы отвечала мать.
Разволновался и отец, начал говорить торопливо и сбивчиво, словно извинялся перед ней.
Сели на скамейку. Отец, вылавливая нас, тыкался в наши щеки усами и не отпускал…»
Из истории болезни Степанова Николая Михайловича:
«Диагноз: множественное слепое осколочное ранение мягких тканей обоих бедер, правого голеностопного сустава и стопы с повреждением костей. Ранен 8.Х — 44 г. Первая помощь оказана товарищем. 12.Х. сделана операция рассечения раны. Прошел четыре этапа эвакуации. В эвакогоспитале 2040 с 7.1.45 г., г. Кисловодск… Движения в правом голеностопном суставе ограничены. Движения в пальцах правой стопы ограничены. При нагрузке сустав значительно отекает. Опирается на правую ногу с трудом, передвигается с помощью палки. 23 августа 1945 года».
Похудевший, бледный, опираясь на палку, он появился на хуторе.
Свершилось то, о чем Епистинья так молила Бога: к хате, к калитке подошел человек в военной форме. И этот солдат — ее сын. Хоть и не бодры были его шаги, скромна и болезненна улыбка, но это сын, Коля. Родной, долгожданный. Вернулся.
Епистинья обняла сына, и оба почувствовали, как велико, как огромно их горе.
«Коля, что же ты не писал?»
«Не хотел обнадеживать, мама. Думал, не выдюжу».
Прошли в хату, сели, и Епистинья с Колей попытались спокойно посмотреть в глаза друг другу. А в глаза обоим страшно смотреть. Беда так велика, что остается только в нее не верить. Нет, нет. Это невозможно! Если поверить — боль сожжет, разорвет сердце… Коля пришел — придут и все другие сыны. Вот во что надо верить.
О ранении, как и вообще о войне, Николай говорил коротко, неохотно:
«Снаряд грохнул рядом. Очнулся в госпитале…»
Возвращение Коли сильно укрепило надежду Епистиньи: придут, вернутся и другие сыновья! Не напрасны ее горячие молитвы и ее призыв к сынам. Теперь она уверенней говорила: «Шура, ты не выходи замуж. Филя придет. Мало ли где он может быть. Может, где-нибудь пока в Америке. Заработает на дорогу и приедет…»
Новогодний праздник
В конце декабря на хутор к Епистинье приехала из Алма-Аты Валентина с мужем. Иван Коржов получил назначение на новое место службы в Прибалтику, и по пути туда они решили навестить хутор.
Вот и еще радость в хате Епистиньи.
Пришел Николай с Дуней и детишками, захватил баян. Собрали маленькое застолье. Валентина, Дуня и Шура немножко грустно попели. Да, как бы они спели, если б пришли все хлопцы!
На звук баяна прибежали соседские ребята, с любопытством, с завистью смотрели на двух сидевших за столом военных — Николая и Ивана Коржова.
Епистинья возилась у плиты, иногда подсаживалась к столу. Застолье, баян, песня, смех и возня детворы оживили ее, напомнили прежние, совсем вроде бы недавние годы, когда хата была полна веселых сыновей и их друзей, вся звенела от музыки, смеха, голосов. Но, возвращаясь душой в прежние годы, такие счастливые, она вспоминала, что сынов больше нет, и сникала. Тихие ее слезы действовали на всех сильнее, чем плач. Песня стихала.
Епистинья быстро вставала, виновато говорила: «Не буду, не буду!» — и хлопотала у плиты, угощала набившихся в хату ребятишек.
Как бы там ни было, приезд гостей, суета, толкотня детей внесли оживление в душу Епистиньи. Она и говорила поживей, и двигалась быстрей.
Заходили в хату соседи, и чувствовалось по всему, как хочется людям хоть немного, хоть глоток радости, чтоб отпустило душу тяжкое напряжение.
Четыре долгих, страшных года длилась война, и, пока она шла, горе объединяло всех, помогало держаться вместе. Вместе легче. Но вот война кончилась, кому-то повезло, и в дом вернулся муж, отец. Жена, мать, ребятишки, сама хата — все оживлялось, веселело. Каково было смотреть на это тем, кто уже не надеялся дождаться мужа или сына. Горе старались тащить все вместе, а радость на всех не делилась.
Заполнившие хату дети, соседи, приходившие на голос баяна, смотрели на хозяев и с завистью, и с сочувствием, и с ожиданием хоть глоточка радости себе. Вот тогда и возникла мысль: устроить по старой памяти в хате праздник для всех — встречу наступающего Нового, 1946 года.
Весть о празднике у Степановых быстро разнеслась по всему хутору. Вечером под Новый год к хате Епистиньи потянулись дети и взрослые, набились битком, облепили окна. Давно уже не было на хуторе никаких праздников, все уж и забыли, когда в последний раз ходили ребятишки на Рождество по хатам «со звездой».
Радость в хате Епистиньи не вызывала зависти, не поднимала в душе собственной горечи — уж слишком велико ее горе, и то, что она при таком горе делится капелькой радости со всем хутором, вызывало к ней, ко всем Степановым особенно хорошее чувство.
Полным-полна небольшая, низенькая хатка в три окна. Стояли, сидели, расположились на полу — где кто как сумел. В уголочке хаты стояла «елка» — куст акации, наряженный тряпочками, лентами, конфетными обертками. Открылся занавешенный рядном уголок хаты — сцена. В первом действии дети, которых подготовила Валентина, рассказывали стихи, плясали под баян Николая, а Дед Мороз, которым нарядился Иван Коржов, в шубе, шапке, с бородой, пел и плясал с ребятами, доставал из мешка конфетки. Сцена, баян, наряженная «елка», пляшущие с улыбкой дети. Господи, праздник!
Во втором действии под баян Николая пела Валентина. Она надела красивое платье, туфли, сделала прическу. На «сцену» вышла уверенно, держалась раскованно.
Пела Валентина и веселые, и грустные песни, пела русские и украинские: «Катюшу», «Землянку», «Ничь яка мисячна…». От песен, от музыки веяло дыханием довоенной жизни, которая сейчас виделась невероятно полной, веселой, счастливой. Как хлопали Валентине, как улыбались!
С уголочка крошечной «сцены» грустно смотреть в «зал», в лица набившихся в хату Епистиньи хуторян. Женщины, молодые вдовы и пожилые матери, немного мужчин, на полу — ребятишки. Ребята, которым не хватило места в хате, смотрели в окна с улицы, отталкивая друг друга… Все одеты в темное, старенькое: платочки, телогрейки, кожушки, на ногах что-то такое ношеное, что все прячут с глаз, поджимают ноги под лавки. На лицах и улыбки, и печаль, и слезы, которые, не скрывая, утирают натруженными ладонями. Восторженны лица детей. Праздник!..
