После этих ужасных потерь сенат снова решил прекратить морскую войну, но за это время римские арматоры начали заниматься каперством, как прибыльным делом; правительство поощряло их и оказывало им поддержку, снабжая их кораблями. Тогда они стали предпринимать крупные разбойничьи походы с сильными эскадрами, причем не ограничивались захватом призов и подрывом карфагенской торговли, но делали даже высадки на неприятельских берегах. Они опустошили часть Африканского берега, обложили контрибуциями или сожгли многие города, в их числе значительный приморский город Гиппон; таким образом, неприятелю был нанесен большой ущерб. Тот факт, что не только отдельные римские каперы, но даже целые эскадры могли нарушить безопасность плавания после того, как римское правительство прекратило войну, служит новым доказательством неспособности карфагенского правительства к ведению морской войны и вообще к военному делу. В битве у Дрепанума карфагеняне не понесли сколько-нибудь значительных потерь, а на южном берегу при уничтожении бурей громадного римского флота не потеряли ни одного корабля; таким образом, в их распоряжении был сильный военный флот, а также необходимые средства для увеличения его по мере надобности; не было у них недостатка и в искусных военачальниках: Адгербал показал себя при Дрепануме решительным, а вместе с тем осторожным и энергичным адмиралом, который умел держать в руках свой флот и своих подчиненных; Картолон также толково и дельно выполнил данные ему поручения.
Имея такие средства и пользуясь превосходством своих кораблей в быстроте хода, карфагеняне могли бы установить такой контроль на море, что даже отдельные капер едва ли решился бы выйти в море, не говоря уже о целой эскадре, которая грабила далекий Африканский берег. Между тем, карфагеняне пренебрегали своим флотом, тогда как отрезав все морские сообщения и разоряя побережье, они могли бы нанести римлянам такой вред, что в течение года принудили бы их к миру. Это было тем более возможно, что в течение целых семи лет (248-241 гг. до н. э.) на море не появлялось никакого римского флота. Ведение войны в Сицилии и ее окрестностях взял на себя Гамилькар Барка (молния). Он стал вести войну по новому, независимо от Карфагена, поскольку сам стал добывать при помощи флота необходимые для этого средства. Он воспитал собственную армию и вселил в нее свой дух. Сперва он направился в южную Италию, разорил и обложил контрибуцией берега Локриума и Бруциума; затем, он пошел в Панормус и занял возвышенность Геиркте (Monte Pellgrino), находившуюся на западном конце бухты и спускавшуюся в нее крутым обрывом; возвышенность эта представляла плато длиною в две морских мили и высотой от 345 до 400 метров, посередине которой имелась вершина, высотой в 620 метров, представлявшая отличный наблюдательный пункт; на этой возвышенности Гамилькар, опираясь на свой флот, держался почти три года. Отсюда он постоянно угрожал с моря и с суши Панормусу, который находился на расстоянии всего двух километров; римлянам приходилось быть постоянно настороже, и они были вынуждены поставить у подошвы горы свой отряд. С этим отрядом у карфагенян происходили почти ежедневные стычки, причем употреблялись всевозможные хитрости; однако до решительного сражения Гамилькар дела не доводил, а прогнать его с горы римляне не могли.
Эскадра Гамилькара производила набеги на берега Южной Италии до самого Неаполя и даже севернее его, доставляла припасы для армии и поддерживала сообщение. Тем временем, осада Лилибеума с суши продолжалась, но так как сообщение с морем было свободно, то город продолжал держаться. По-видимому, с целью быть ближе к нему, Гамилькар очистил возвышенность Геиркте, пошел к Дрепануму и неожиданно захватил город Эрикс, стоявший на горе того же имени, на высокой крутой террасе. Вершину горы, имевшую около 790 метров высоты так же, как и подошву ее, занимали римляне и, таким образом, Гамилькар был ими почти совершенно окружен, имея для сообщения с морем и флотом только трудную кружную дорогу. Тем не менее, ему удалось удержаться и здесь в течение двух лет, ведя непрерывные бои и причиняя римлянам большой вред. Эскадра его за это время, по-видимому, потеряла свое боевое значение; во всяком случае, она уже не играла никакой роли в приближавшейся развязке. Так тянулась война до 242 года, причем Рим нес большие потери; взять Лилибеум с суши было невозможно, а против Гамилькара и его прекрасно организованной армии римляне тоже ничего поделать не могли. Такое положение дела продолжалось семь лет без всякого изменения, и только каперская война на море шла своим чередом. Несмотря на это, сенат не хотел возобновлять крупных операций на море, хотя и было вполне очевидно, что развязки можно добиться только там; к тому же и казна была пуста. Тогда арматоры, которые занимались каперством и другие богатые римляне предложили дать в распоряжение государства флот, который мог бы положить конец войне, подрывавшей торговлю и причинявшей неисчислимые потери государству; при этом они ставили единственное условие, чтобы в случае победы расходы им были возмещены. Нельзя не удивляться такой крупной жертве, которая, хотя и приносилась в собственных интересах, но, тем не менее, служит доказательством высокого патриотизма. С обычной энергией римляне принялись за осуществление нового плана, причем, основываясь на 18-летнем опыте, повели дело более искусно и с большим знанием дела, чем в прежнее время. За образец был взят корабль Ганнибала Родосского; по этому образцу было выстроено 200 быстроходных пентер, с которыми в начале лета 242 года консул Гай Лутаций Катул отправился в Сицилию.
Карфагеняне с обычной преступной беспечностью нисколько не думали о том, что делается у неприятеля; они даже отозвали стоявшую обычно у Дрепанума эскадру, в которой в этот момент не было настоятельной нужды, и поэтому, когда Катул подошел к Дрепануму, он не нашел там никакого неприятеля и мог немедленно установить блокаду, как этой гавани, так и Лилибеума; вместе с тем оказался отрезанным и подвоз припасов Гамилькару, находившемуся в Эриксе. Катул тотчас же распорядился выстроить укрепления вокруг Дрепанума, которые в то же время защищали его со стороны Эрикса, и начал осаду города. Вместе с тем он неустанно упражнял свой флот, который вскоре очень усовершенствовался и, в ожидании атаки карфагенян, озаботился организацией разведки.
Карфагеняне тем более были поражены известием о появлении нового римского флота, что считали себя в полной безопасности; они поспешно собрали все суда, какие только могли, чтобы снабдить припасами Гамилькара, Дрепанум и Лилибеум, которые очень скоро начали ощущать недостаток во всем. К началу 241 года они собрали около 250 судов, из которых, впрочем, часть была купеческими кораблями; но офицеров, солдат и рабов для работы на веслах не хватало, так как заранее никто ни о чем не позаботился. Между тем, опасность грозила неминуемая – не оставалось ничего другого, как посадить на суда совершенно необученных людей. Затем на все корабли, в том числе и на военные, было погружено, сколько было возможно, всяких припасов. С этим флотом, который скорее можно было назвать вооруженным конвоем, в начале марта 241 года вышел в море из Карфагена Ганнон, которому было поручено командование им.
Подобные случаи повторялись и в наши дни: транспортный флот выходил в море, на котором господство не было завоевано, и двигался прямо на неприятеля без предварительно разведки, без какой-либо хитрости и уловки – просто прямо вперед. Такое случалось и во время японо-китайской, и испано-американской, и русско-японской войны. Японские транспортные флоты с войсками совершали свои походы гораздо раньше, чем японцы разбили и заблокировали китайский флот. Американцы тоже отправили армию в С. Яго, не обеспечив себя достаточно от возможного нападения испанского флота. Что же касается до похода Рожественского, то, конечно, флот Рожественского не может быть назван транспортным флотом. В литературе, правда, неудача Рожественского часто связывалась с его заботой о транспортах (базой при себе).
