Книга Портреты Смутного времени, страница 94. Автор книги Александр Широкорад

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Портреты Смутного времени»

Cтраница 94

Как мы уже знаем, Шуйскому стало не до них, а митрополитом ростовским был Филарет (Федор Никитич Романов), с разрешения которого дружки получили возможность даже покидать пределы монастыря. В то время для русских монахов считалось незазорным ходить по окрестностям и собирать милостыню. Вспомним замечательную пушкинскую сцену в корчме у литовской границы. Вот и стали августинцы собирать милостыню. Кстати, в заточении де Мелло не терял зря времени и научился говорить по-русски почти без акцента. Но бродить по окрестностям ему, видимо, надоело, а может, и мало подавали, и побрел страдалец в Ярославль, прямо во двор, где жил Юрий Мнишек с дочерью. Охрана даже не обратила внимания на бродягу-монаха — десятки таких попрошаек таскались по улицам Ярославля. Но у пана Юрия глаза на лоб полезли, когда монах властной рукой отклонил медяки и попросил пана передать римскому папе сведения величайшей важности.

Между ярославскими сидельцами и узниками Борисоглебского монастыря завязалась оживленная переписка. Де Мелло оказался поразительно хорошо осведомлен о дворцовых интригах в Москве, о боевых действиях царских войск против Ивана Болотникова и о прочих государственных делах. Но лучше всего августинец знал ситуацию в верхах православной церкви, что служит косвенным указанием на источник всей его информации. Однако где-то де Мелло допустил прокол, и московские власти переводят августинцев в Нижний Новгород под строгий надзор.

Где-то в конце 1611 года де Мелло удается бежать из Нижнего. Что стало с японцем, я не знаю, но чернец Николай объявился в Коломне, где был радостно встречен царицей Мариной. С тех пор де Мелло был неразлучен с Мариной и последовал за ней в Медвежий городок.

Что же касается остальных «тихих ребят» в рясах, они незаметно исчезли еще в Астрахани накануне 12 мая 1614 года. Как скромно заметил Валишевский, «прочие монахи, по-видимому, разбежались раньше».

6 июля 1614 года караван стругов с пленными прибыл в Астрахань. Там Марину и Заруцкого разлучили и срочно отправили вверх по Волге в Казань. При перевозке пленников, говоря газетным штампом, были предприняты беспрецедентные меры безопасности. Их везли на двух отдельных караванах судов. Марину с сыном сопровождало 600 стрельцов, а Заруцкого — 350. При нападении больших сил противника охране было приказано немедленно убить пленных, включая ребенка. Из Казани пленников сухим путем отправили в Москву.

В конце 1614 года положение царя Михаила было относительно стабильно. Казалось бы, самое время учинить публичный процесс над заводчиками Смуты в России. А главное, рассказать всю правду русскому народу. Ведь начиная с 1603 года московские правители — Борис Годунов, Лжедмитрий I, Василий Шуйский и семибоярщина — безбожно врали. Царская власть, царское слово были полностью дискредитированы. А ведь Смута еще не кончилась. На западе идет война с ляхами, на севере — со шведами, по всей стране гуляют воровские шайки, не исключено появление новых самозванцев. Разоблачение заводчиков Смуты дало бы огромный политический козырь молодому царю в борьбе с внешним и внутренним врагом.

А тут у московского правительства такие возможности! Под руками были и Марина Мнишек, и десятки знатных ляхов, которые знали первого самозванца еще с 1603 года, монах Варлаам, с которым Гришка бежал в Литву, родственники Отрепьева, монахи Чудова монастыря и т. д., и т. п. Но как раз розыск заводчиков и мог погубить новую династию. Ведь именно Романовы стояли у истоков Смуты.

Испуганный Михаил срочно прячет концы в воду. Возможно, даже буквально — по польским официальным данным, Марина Мнишек была утоплена, по русским официальным данным, Марина умерла с горя в монастырской тюрьме, а по неофициальной версии, ее удавили двумя подушками.

Заруцкий был посажен на кол, а четырехлетнего «царевича» Ивана отняли у матери в одной рубашонке. Поскольку было холодно, палач нес его на казнь, завернув в собственную шубу. Ивана публично повесили на той самой виселице, где кончил свою жизнь Федька Андронов. По свидетельствам очевидцев, ребенок был столь легок, что петля не затянулась, и он погиб лишь через несколько часов от холода.

Тут можно было бы и эффектно закончить, сказав, что династия Романовых началась с казни четырехлетнего царевича и через 305 лет закончилась казнью четырнадцатилетнего царевича в подвале дома Ипатьевых. Говоря же серьезно, нашим историкам пора бы научиться различать человеческую и религиозную мораль и «государственную необходимость». Замечу, что последний термин придумал не я, а Лев Толстой. Помните, как его любимый герой Пьер Безухов называет расстрел герцога Энгиенского государственной необходимостью. С точки зрения морали, убийства царевичей Ивана и Алексея безнравственны, и ужасны. С точки зрения государственной необходимости, они спорны, но заказные убийства могут быть оправданы, поскольку на момент совершения казни «заказчики» не знали последующих событий и были уверены, что действуют на благо государства. А вот отечественных историков, которые любимых исторических личностей судят с точки зрения интересов государства, а нелюбимых — с точки зрения морали, можно назвать жуликами и негодяями.

Царь Михаил надеялся, что публичная казнь царевича Ивана избавит его от появления самозванцев Иванов Дмитриевичей. На самом деле живой Иван, сидящий в Москве за крепким караулом, был бы куда полезнее мертвого.

В конце 30-х годов XVII века «царевич Иван Дмитриевич» объявился в Польше. В 1643 году отправленные из Москвы послы боярин князь Алексей Михайлович Львов, думный дворянин Григорий Пушкин и дьяк Волошеников имели от царя тайный наказ добиться от короля Владислава IV выдачи самозванца, находившегося на территории Польши. По имевшейся у московских послов информации «король больше пятнадцати лет держит в Брест-Литовске, в иезуитском монастыре, вора, которому лет тридцать, и сказывается он расстригин сын». «Вор» этот имел на спине «царские знаки», по которым якобы и был опознан.

Ультиматум послов поставил польского канцлера Осолинского в трудное положение. В конце концов поляки представили русским послам самозванца. Тот на допросе в присутствии послов заявил, что он не царевич и не называет себя царевичем, а звать его Ян Фаустин, Дмитриев сын, а по-русски — Иван Дмитриевич, а фамилия его Луба. Его отец Дмитрий Луба был подлясским шляхтичем, который отправился искать счастья к Тушинскому вору и взял с собой маленького сына. Вскоре Луба был убит, а сироту усыновил боевой товарищ отца шляхтич Белинский и привез его на родину. В Польше Белинский объявил, что усыновленный им мальчик — сын русского царя Дмитрия Ивановича и Марины Мнишек, и будто бы Марина сама отдала ребенка Белинскому «на сбережение». Мальчика показали королю Сигизмунду III и сейму. Король на всякий случай велел держать под рукой «царевича Ивана» и отдал его на воспитание канцлеру Льву Сапеге, назначив на содержание ребенка шесть тысяч золотых в год. Семь лет мальчика содержали в Брестском Симеоновском монастыре под надзором игумена Афанасия, который обучил ребенка русской, польской и латинской грамоте. Позже игумен, «желая подслужиться московскому царю», передал русским послам собственноручное письмо Ивана Лубы, где тот именовал себя «царевичем».

Московские бояре потребовали выдачи или казни Лубы. В конце концов, русские и ляхи сошлись на том, что Луба прибудет в Москву с польским посольством. Действительно, в ноябре 1644 года великий посол королевский брацлавский кастелян Гаврила Стемпковский привез Лубу. Послы вместе с Лубой были поселены на дворе князей Пожарских — Петра и Ивана, сыновей Дмитрия Михайловича. Однако поляки не спешили выдавать Лубу. Зато игумена Афанасия, который «настучал» московитам про Лубу, отправили в Варшаву в оковах.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация