Самый удачный бросок пробил третий глаз моему обидчику с кнутом, у возницы звезда увязла в тулупе, а шляхтич умудрился дернуться в сторону, и сверкнувшая в тусклом свете стальная молния впилась в круп правой коренной, лошадь жалобно заржала и забилась в упряжи.
У меня остался один противник. Он скинул перевязь сабли с ножнами и контуш. Я машинально отступил.
– Без пистолета – не воин? А, француз? – шляхтич мягко двинулся вслед, приподняв кончик клинка.
Плохо, что я сжимал саблю хорунжего, а не свою – эта была чуть тяжелее и потому непривычная. Но положение не сравнить с предыдущим, когда я связанным коченел у запяток.
– А вам, наверно, не приходилось драться с мужчиной, привычней угрожать кинжалом женщине? Штаны еще не мокрые, щенок?
Он зарычал от злости, бросая взгляды по сторонам, где в темноте болтались Тарас и Зенон. Зря надеялся на помощь! Я тоже не ждал от них подмоги. Призывать их драться против людей «великих» Радзивиллов – все равно, что против слуг Господних, спасибо, хоть не полезли, не вмешались ни на чьей стороне. Это же понял, наконец, и шляхтич, вынужденный разбираться со мной сам.
Первый же выпад противника – внутренний удар снизу в подбородок – я парировал едва-едва. Ноги увязли в снегу, плащ сковал движения, но я так замерз, что не решился скинуть его.
Пан атаковал в бешеном темпе. Мощные рубящие удары были настолько быстры, что вынуждали думать исключительно о защите. Коварный финт заставил меня поднять саблю, и лишь прыжок спас от удара по ногам.
Утяжеленная для разрубания доспехов первая треть клинка ощутимо нагружала кисть руки. Пока не придет чувство sentiment du fer, при котором сабля превратится в продолжение тела, атаковать смерти подобно – опытный фехтовальщик нанижет меня на свой клинок как бабочку на булавку.
Я отступал прочь от кареты. Силуэт противника отчетливо виднелся на фоне фонаря, я же, скорее всего, все больше сливался с ночью, тем более мои глаза привыкли к темноте во время ожидания за каретой.
Он попытался достать меня в длинном выпаде и напоролся на проходящий батман. Сильный удар «в спину» по его клинку на миг открыл противника, этого мига достаточно, чтобы полоснуть по предплечью, где рука не защищена гардой.
Шляхтич взвыл по-звериному. Правая рука бессильно выпустила саблю, левая дернула кинжал из ножен, но я не дал опомниться и вспорол его наискось от ключицы вниз до самого паха, попутно отсекая левую кисть.
Все, пан – не жилец! Выпад в горло был просто ударом милосердия.
Надо отдать должное покойнику – заставил разогреться так, что пот залил глаза. У кареты терпеливо ждали развязки трое моих спутников. Тарас с Зеноном бездельничали, Чеховский теребил возницу – звезда пронзила ему тулуп и ранила в грудь, к счастью – не тяжело.
Распахнул дверь… Я снова в чужой крови, как в первую встречу, и снова это кровь ее соотечественников. Но сейчас было не время задумываться о мелочах, к черту детали!
– Вы свободны, пани Чарторыйская. Располагайте мной и моими людьми.
Если бы не потерял шляпу, сделал бы ей затейливый пируэт, а так ограничился поклоном, прижав руку к сердцу. Театральности на сегодня и без того достаточно.
В темноте послышалось шуршание. Дама освободилась из медвежьей полости и показалась в проеме двери. Протянул руку, она приняла ее и опустила ногу в сапожке на снег.
– Я благодарна вам, де Бюсси. В вас сохранился истинный дух французского рыцарства… Но лучше бы вы не преследовали меня.
Эта женщина умела удивлять…
В неверном свете масляного фонаря кровавые брызги проступили, как черные кляксы на белом снегу. Она, не чураясь вида крови, подошла к телам. Одно обезглавленное и два простреленных лежали аккуратно у дороги, слуга с кнутом, он его не выпустил и после смерти, валялся на спине со звездой во лбу, но та не красила его, как царевну из русской сказки, где написано «во лбу звезда горит».
– Матка Боска, четверо убитых! А остальные? Чует сердце, есть и другие жертвы?!
– Еще двое, пани, итого шестеро, – я не скрывал правды, Эльжбета чувствует фальшь очень тонко, показав мне это в первом разговоре в Лодзи. – Кучер ранен.
– Кучер? Он – славный. Единственный, кто заботился обо мне, добыл меховую полость, чтоб я не мерзла. Хорошо, что вы не закололи кучера.
– Видит бог! – недоумение во мне сменилось отчаянием. На нас поглядывал Чеховский, понимающий по-французски, он тоже уловил неестественность происходящего. Спасителей принято благодарить, а не порицать. – Я едва не погиб, потерял преданного слугу…
– Но негодяи, убитые вами, право, не заслуживали столь печальной участи, они исполняли приказ Радзивилла Сиротки. Бог им судья. Я уже жалею, что не покончила с собой, приношу людям одни лишь несчастья! И эти бедняги были бы живы. А мой супруг? Он изо всех сил старался выглядеть передо мной героем, оттого и поддержал безумную идею засады на короля. Поверьте, де Бюсси, я проклята, мое проклятие накроет и вас, если не оставите меня в покое! Больше всего на свете хочу умереть, и коли Господь не велит самой накладывать на себя руки, благословляю своего убийцу!
На непокрытую голову падал влажный февральский снег, но даже он не в силах был охладить разум, закипающий от мысли: если мое появление в шестнадцатом веке из двадцать первого объяснимо хотя бы чудом, то сохранение такой чистоты и жертвенности, восходящей к прошлому тысячелетию, не оправдать ничем… Эльжбета в самом деле согласилась бы умереть, чтобы не быть причиной новых смертей. Это не поза и не фигура речи! Не знаю из-за чего – религиозных догматов, для меня довольно абстрактных, или обычного человеколюбия и простой порядочности, она ценила чужие жизни не менее своей и не желала ради себя приносить кого-либо в жертву, даже подонков, которым и виселица большая честь.
Наверно, кто-то счел бы ее чересчур приверженной принципам, слишком далеким от нашей реальности, без меры идеалистичной и оттого создающей ненужные проблемы окружающим… Мне было все равно. Расчетливые и примеряющиеся к обстоятельствам встречаются на каждом шагу в избытке, Эльжбета, наверно, – единственная в своем роде.
Но боже мой, как с ней сложно!
Я стоял в сгустившейся ночи напротив новой святой, пусть еще не канонизированной церковью, рядом топтались два литвина, предавших своих литовских господ ради меня и спасших тем самым мне жизнь, раненный мной ни в чем не повинный возница, вокруг валялась полудюжина трупов… Мялся лекарь, кое-как усмиривший коня, нежелательный свидетель убийств, пусть даже лично мне обязанный, но не настолько, чтоб соврать в мою пользу, положив руку на Писание. И непонятно, что делать дальше.
Впрочем, решение насущных проблем всегда дается проще, чем поиск ответов на вопросы вселенской важности. Раненая кобыла была распряжена, ее место заняла самая пожилая и смирная из верховых лошадей, судя по потертостям – с опытом тягловой повинности. Конечно, управлять четверкой Зенону не в пример труднее, если задняя пара коренных идет рядом впервые, но не ночевать же из-за этого в поле!
