Обнадежил! Чтобы собраться с мыслями, я разделся донага, не стесняясь взглядов удивленных спутников, и с наслаждением упал в речную воду чуть выше места, где пьют лошади. Холод пробрал до костей и принес ясность разума, правда, никаких новых идей не прибавилось. Провонявшая одежда, натянутая на мокрое тело, заставила вспомнить о смене белья. Мне хотя бы позволят переодеться в моей бывшей келье над бывшими королевскими апартаментами?
Обратный путь растянулся на четыре дня. У меня не забрали ни шпагу, ни огрызок сабли, ни пистолеты, тем не менее не спускали глаз.
А куда деваться-то? Даже если легконогая Матильда сумеет оторваться от людей Опалинского, в одиночку вновь выбраться к имперской границе вряд ли реально, стану изгоем и среди поляков, и среди своих, ослушавшись веления короля.
Я старался не думать об обещанном худшем, отрешенно смотрел на солнце, на небо, на простирающиеся до горизонта поля и зеленые глыбы лесов, крестьян, кланяющихся проезжающим господам… В Вавеле мне уготованы иные картины.
В каком-то романе о шестнадцатом веке Генриху Наваррскому были приписаны слова: «Париж стоит мессы». Имелся в виду не молебен, а обращение гугенота Наварры в католическое вероисповедание, что открыло ему дорогу к женитьбе на Марго, а потом после нескольких извивов судьбы – и к французской короне. В этой реальности возвращение в Париж король Генрих Валуа оплатил иначе – ценой моей головы. Мне цена казалась завышенной, но удастся ли поторговаться?
Узнал об этом спустя шесть суток после бала, на котором король Хенрик Валезы прилюдно назначил на июль свою свадьбу. Я вновь оказался в особняке Радзивиллов и получил аудиенцию у пана Николая незамедлительно, без всяких формальностей и проволочек. И без особого радушия со стороны хозяина.
Вечер, тот же зал, но камин погашен, слуги не приносили еду, а Сиротка даже не предложил присесть с дороги, впрочем, и сам остался на ногах. На нем – черно-серый дорожный костюм под коротким бежевым плащом, сапоги в пыли, видно, сам тоже только что прибыл и не позволил слугам даже смахнуть грязь с сапог, до того торопился узнать новости.
– Пан Опалинский мне все доложил… вкратце. Де Бюсси, скажите мне правду хоть раз: король вернется в Краков?
– Если сядет на французский трон – вряд ли. По крайней мере, до нашего расставания под Аушвицем он не собирался возвращаться.
– Я так и думал… – магнат ступил к конторке для писания писем и машинально пробарабанил пальцами по деревянной поверхности. – Де Бюсси, я предупреждал, что не стерплю обман и предательство!
– В чем же вы видите их? Я вас ни разу не обманул.
– Но не предупредили, что Хенрик навострился сбежать. У вас было достаточно времени, чтобы предупредить! Передать записку с лакеем, что ли.
– Пшепрашам, пан Николай, я действовал исключительно в ваших интересах. Думаю, не ошибусь, если предположу – вы приказали бы задержать беглеца. Верно? Потом сожалели бы об этом поступке. Речь Посполитая обезглавлена, но в Вильно правит ваш родственник! Чем не повод для расторжения унии с Польским королевством?
– Мальчишка! – сорвался магнат, всего на несколько лет меня старше, естественно – в этом мире, в прошлом я уже приближался к пенсионному возрасту, если от меня что-то там осталось. – Предоставьте мне решать, что важно, а что нет, и какие действия предпринимать!
– Виноват, ясновельможный.
– Виноват, как же… – Николай, оставив в покое конторку, приблизился ко мне, выкатив побелевшие от гнева глаза. – Плевать вы хотели на наши дела, поэтому не чувствуете никакой вины. Плевали и на наши договоренности. Сбежал в Париж и думал – с концами! Ничто вас не остановило. Даже бедняги из охраны подземного хода!
– Они первыми обнажили сабли. Я очередной раз не позволил себя убить.
– Думаете, вывернетесь и на этот раз, исторгнув очередную ложь? Вы слишком высокого мнения о себе, француз. Наверно, считали, что влияете на события… Глупец! Помните, как залезли ко мне в особняк до пожара? Я едва успел убрать слуг и расположиться в средней зале, пока вы с медвежьим грохотом барахтались на чердаке. Зато удалось скормить вам сказку о Фирлее, и вы подпустили старого дурака совсем близко к Хенрику. Жаль только, что маршалок распорядился случаем совершенно бездарно. В общем, даже для вашего короля от вас никакого толку, одни проблемы, де Бюсси. Договор расторгнут. Если вас снова попробуют уничтожить, не рассчитывайте на мое заступничество.
– Премного благодарен и за то, что вы сделали, пан Радзивилл. Эти несколько люблинских дней в мае могли стать для меня последними. Что же дальше? Домашний арест в Вавеле?
– Домашний? – У магната глаза расширились от моей наглости. – Чтоб вы шастали по дворцу, затевали стычки и вновь убивали людей?! Ну уж нет.
На звон хозяйского колокольчика примчался лакей, тут же усланный за маршалком.
– Пан Опалинский! – приказал ему Радзивилл. – Заприте этого француза в тюремную камеру и покрепче.
– За убийство шляхтичей при попытке к бегству?
– Нет… – Сиротка на миг задумался. – Бросаем тень на Хенрика, приказавшего бежать. Как бы то ни было, формально он – наш король по сей день. А король имеет право покидать дворец, когда ему заблагорассудится… Нормальный король, пся крев!
Он грохнул кулачком по конторке, выбив из нее жалобный скрип.
– Тогда по какому…
– По какому угодно другому обвинению. Ну, например… Вспомнил! В апреле де Бюсси напал на трактирщицу в Люблине и грязно ее домогался. Теперь злодей изловлен. Пан Опалинский, сажайте его под замок и отошлите гонца в Люблин, пусть привезет все необходимые заявления для суда. Впрочем, – он выдавил улыбку, – Хенрик вправе вас помиловать. Если вернется в Вавель. Иначе ждите милости только у палача.
– Вашу шпагу, пан де Бюсси, – протянул руку Опалинский, мне не осталось ничего другого, как снять перевязь.
Итак, на пути в Париж обнаружилась непредвиденная остановка, причем в точке старта. Длительность ее мне обещана до возвращения короля. То есть до бесконечности. А так все хорошо складывалось…
Глава девятая
Заточение
Почему в тюремных подвалах всегда живут крысы? Не мыши, не хомячки какие-нибудь, а крысы? Вывести их сложно, но можно. Боюсь, местная власть считала пакостных грызунов одним из средств давления на заключенных.
Через месяц я научился засыпать, не обращая внимания на попискивание, не вздрагивать, когда хвост задевал по лицу. Затем оброс бородой, как бродяга, большая часть физиономии покрылась волосами, из них периодически вытаскивал паразитов. На фоне вшей, тараканов и прочих мерзких инсектов обычные комары, проникающие в сырой подвал от Висленской низменности, казались милым напоминанием о прошлой нормальной жизни.
На мне тот же камзол, рубаха и шоссы, что были в ночь бегства. Как бы я ни привык и ни принюхался к ароматам подвала, запах собственного немытого тела раздражал неимоверно.
