– Куда, по-вашему, он мог подеваться? – спрашивает Игнас.
– Вы гарантируете, что познакомите меня с вашей подружкой-медиумом и что она постарается, чтобы я возродился бразильским футболистом?
– Даю вам честное слово.
– Тогда слушайте. Сами знаете, спутница моего ремесла – скука, поневоле разовьешь хороший слух. Я слышал, как он говорил по телефону, что намерен покинуть Францию. Потом он попросил меня вызвать ему такси – он собрался на Лионский вокзал. Голову даю на отсечение, что он удрал в Швейцарию или в Италию…
26. Энциклопедия: умереть в добром здравии
Согласно суфийской философии, умереть лучше здоровым, чтобы полнее осознать сам этот опыт, считающийся наиболее близким к экстазу.
Эдмонд Уэллс, Энциклопедия относительного и абсолютного знания, том XII
27
Габриель Уэллс начинает привыкать к особому ощущению от проникновения в дом через крышу. Сначала черепица, потом верхний этаж, изоляция, пол, потолок… Вот и Люси, ждущая его в обществе своей куклы-клоуна.
– Миссия выполнена, – докладывает он.
– Вы сумели разузнать о Сами?
– В день исчезновения он поехал на Лионский вокзал. Его тогдашний консьерж считает, что он покинул Францию. Я продолжу расследование. Попробую выяснить, в какой поезд он сел.
– Наверняка с ним случилось что-то чудовищное, он действовал в страхе! Тут не мог не сыграть роль чемодан с кокаином. Ему устроили западню! Очень надеюсь, что он успел унести ноги.
– Между прочим, что слышно о моем убийстве? Какие успехи у вас?
– Интуиция вас не подвела. Вас действительно отравили.
– Каким ядом? Мышьяком? Стрихнином? Цианистым калием?
– Это был яд сложного состава. В него входил антимицин А и атрактилат. По крайней мере, Крауз утверждает, что это была смесь из арсенала ушлых ученых-химиков. С добавлением обезболивающих и снотворных средств.
– Вот оно что! А я и не сомневался! Что еще вам сообщил Крауз?
– Примерную хронологию событий. По его словам, между попаданием яда в организм и его действием прошли сутки. Получается, контакт с ядом и с убийцей имел место накануне смерти, то есть в понедельник. С кем вы встречались в тот роковой понедельник, чем занимались? Постарайтесь припомнить как можно больше подробностей, особенно как пили и ели поблизости от других людей.
Габриель долго напрягает память, восстанавливая тот день. Закрыв глаза, он погружается в воспоминания и медленно припоминает событие за событием. Люси записывает все на смартфон.
– 7.30. Пробуждение. Перво-наперво я записываю с утра свои сны. Потом выпиваю стакан апельсинового сока из холодильника, доступ к которому есть только у моей горничной Марии-Консепсьон.
8.00. Я иду пешком в бистро «Ле Кокле» – оно дальше по той же улице, сажусь там на свое обычное место, и хозяин приносит мой ноутбук, который я там оставил. Я пью свой второй за день напиток – кофе со сливками. Перечитываю написанное за вчера, чтобы продолжить в правильном направлении. Через пять минут хозяин приносит мне круассан и еще один кофе. Я работаю два часа.
10.30. Написаны последние страницы «Тысячелетнего человека». Я несколько раз переписываю последнее предложение, пока оно меня полностью не устроит, потом вывожу внизу страницы слово «КОНЕЦ». По привычке фотографируюсь вместе с хозяином бистро и со своим ноутбуком, и мы с ним пьем в честь этого события шампанское.
10.45. Я звоню своему издателю Александру де Виламбрезу и сообщаю ему, что мой роман дописан. Он приходит в восторг и требует, чтобы я отправил ему текст как можно быстрее, но я возражаю, нужна еще небольшая орфографическая правка из-за детской психологической травмы, о которой я напоминаю ему при сдаче каждого нового романа: «Раньше мне ставили «0» при десяти и более ошибках». Он напоминает мне о корректорах-профессионалах, которым платят как раз за это. Но я хочу сдать максимально чистый экземпляр, чтобы те же самые корректоры могли сосредоточиться на поиске неизбежного шлака. Я обязуюсь предоставить ему исправленный текст уже назавтра, во вторник, к 10 часам утра. Пью крепкий кофе.
11.00. Читая за собой, я начинаю сомневаться в необходимости кое-каких кусков, кажущихся мне теперь лишними или усложненными. Я режу наотмашь, подбадривая себя эспрессо-лунго.
11.30. Внезапно в бистро появляется одна из моих бывших невест, актриса Сабрина Дункан. Она вся в слезах. На меня выплескивается история ее разлада с последним по счету спутником – знаменитым актером, оказавшимся неисправимым нарциссом. Она имела неосторожность сказать ему, что он не способен работать, не подглядывая в текст, за что поплатилась пощечиной. Мне она сказала, что ей осточертели киношники и что она не прочь вернуться к людям из мира литературы: «У этих, по крайней мере, выдумка идет на благо их сочинениям, а не распаляет их бред». Я советую ей попытать удачи с женщинами. Она со смехом прощается: «До вечера». Снова крепкий кофе.
13.00. Встреча с Александром де Виламбрезом в шикарном ресторане около редакции. В честь завершения «Тысячелетнего человека» он заказывает бутылку лучшего «Бордо». За едой мы обсуждаем трудности со сбытом моих книг на американском рынке. По его словам, это закрытый рынок, а американцы по большей части презрительно относятся к французской литературе, считая ее самовлюбленной и формалистской. Я рассказываю о своих контактах с другим издателем, якобы знающим, как завоевать американский рынок. Он спрашивает, считать ли это угрозой переметнуться к конкуренту. Я успокаиваю его: тому я, дескать, уже отказал. Он переводит дух, но, похоже, сохраняет сомнения. Он заказывает еще одну бутылку с той же этикеткой, но другого вкуса – кажется, слегка перестоявшую. Он признается, что его издательство переживает непростой период в финансовом плане, особенно по вине интернет-издательств, позорящих профессию своей готовностью издавать в большом количестве все подряд благодаря новым технологиям. Мы заказываем десерт и кофе. Он повторяет, что с нетерпением ждет мою новую рукопись.
17.00. Запись телевизионной программы «Деготь и перья». Нынешняя тема – «Литература будущего». Передо мной сидит Жан Муази, заявивший перед входом в студию: «Готовься сдохнуть, Уэллс». Во время записи мы пьем яблочный сок – он смягчает глотку, это полезно, если возникнет охота прикрикнуть… Под конец Муази бросает: «Уэллс – худший автор века, в интересах хорошего вкуса и заботы о читателе было бы правильным его уничтожить или по крайней мере лишить возможности вредить, нужно, чтобы он прекратил забивать своими сказками головы наших детей». Перефразируя известную сентенцию об индейцах, Муази произносит: «Хороший писатель-фантаст – мертвый писатель-фантаст. Так он может хотя бы посещать воображаемые миры». Ведущий хохочет, как и публика у него за спиной. Я тоже изображаю смех, но, сдается мне, я вышел из этой дуэли проигравшим из нежелания показаться драчливым скандалистом. Слишком поздно до меня доходит, что эти передачи – постановки, от ведущих которых ждут гладиаторских боев, увеличивающих число зрителей. После передачи мы пьем за кулисами игристое, закусывая арахисом и чипсами. Муази, зло косясь на меня, делает вид, что говорит со своим пресс-секретарем. Когда мы встречаемся взглядами, меня пронзает током его нескрываемой ненависти. Ведущий пытается нас помирить и предлагает пожать друг другу руки. Рука у Муази холодная и когтистая.
