Габриель и Игнас решают последовать за ним, чтобы позже узнать его домашний адрес.
Автомобиль выезжает на площадь Данфер-Рошро и огибает величественную статую льва в центре перекрестка.
– Надо же, – вздыхает Игнас, – я жил неподалеку отсюда…
Серж Дарлан проезжает по авеню Дю Мэн, потом по улице Томб-Иссуар. Двое сыщиков-невидимок следуют за ним по пятам. Внезапно с небес доносится крикливый голос:
– Игни! Игни! Попался! Я всюду тебя ищу!
Им преграждает путь блуждающая душа молодой женщины. На ней давно вышедшая из моды одежда. Габриель не сразу ее узнает.
– Магда! – вскрикивает Игнас. – О нет! Только не ты!
– Любовь моя, я так счастлива, что ты наконец нашелся! Если бы только знал, сколько времени я тебя искала!
Эктоплазма женщины вытягивает губы, изображая поцелуй, и теперь Габриель узнает свою бабушку. Поскольку она выбрала себе облик тридцатилетней, выглядит она гораздо моложе Игнаса. Тот что есть силы пускается наутек.
– Здесь нельзя оставаться, Габриель! – бросает он на лету.
– А как же Сами, дедушка?
– Мне очень жаль, внучек, но всему есть предел. Я надеялся, что Магда перевоплотилась, но теперь, зная, что и она обитает в астрале и ищет меня, я не могу рисковать: она меня замучает.
Несмотря на расстояние, беспокойная душа Магдалены упорно маячит позади них и бурно восторгается встречей, на которую давно перестала надеяться.
– Игни! Игни!
– Не выношу, когда она так меня называет! Гадость какая!
– Она приближается, дедушка!
– Придумал! За мной, внучек, кажется, я знаю, как оторваться от этой кровопийцы!
Он устремляется к зеленой будке на площади Данфер-Рошро. Габриель узнает вход в катакомбы.
– Зачем тебе туда, дедушка?
– В астрале нам от нее не скрыться, другое дело – в густой толпе. Как тебе шестимиллионное скопление трупов? Высочайшая степень плотности эктоплазм на один квадратный метр во всем Париже!
Они спускаются по спиральной лестнице. Внизу, над дверью, надпись: «Стой! Здесь царствует смерть!» Габриель говорит себе, что для них это наилучшее приглашение. Писатель никогда не бывал в этом мрачном подземелье. Теперь, умерев, он уже не содрогается, наоборот, его бодрят стены из черепов, берцовых и локтевых костей. Строй черепов с пустыми глазницами торжественно салютует гостям, образуя фризы, арабески, гармоничные геометрические линии. Здесь постоянно, даже в этот поздний час, звучит «Пляска смерти» Сен-Санса, благодаря чему убранство из скелетов становится волшебным. Габриеля посещает мысль, что многие проблемы человечества вызваны страхом смерти, намеренно поддерживаемым теми, кто делает вид, будто этого страха лишены, – священниками, пытающимися возобладать над слабыми духом.
«В тот день, когда человек станет безмятежен пред ликом смерти, – размышляет Габриель, – церковники утратят свою власть. Зная это, они насаждают обскурантизм».
Перед ними возникают мятущиеся души всех трупов. Одеты они одинаково – так одевались в период между Людовиком XIV и Наполеоном III.
Но даже тут звучит знакомый голос:
– Вернись, дорогой, это я, Магдалена! Твоя Магда! Я люблю тебя, я так хочу быть рядом с тобой!
Но Игнас, не обращая внимания на зов, бросается к самому плотному скоплению душ с мольбой:
– Умоляю, спрячьте меня, за мной гонятся!
Эктоплазмы быстро оценивают ситуацию и, готовые со скуки оказать любую помощь, поспешно перестраиваются, образуя стену, скрывающую Игнаса. Из-за своей прозрачности они вынуждены встать в несколько рядов, чтобы создать мутность. На счастье, здесь больше километра коридоров и несколько миллионов призраков. Габриелю кажется, что он угодил в метро в час пик.
Они с дедом прячутся в углу, где к ним присоединяется еще один призрак. Это не Магдалена. Габриель не различает лица, и не зря: это душа бедняги, страдавшего болезнью Альцгеймера, забывшего собственную внешность и потому имеющего вместо физиономию гладкую, как ляжка, поверхность.
– Не подскажете, кем я был? – обращается к ним безликий.
– Увы, я даже не знаю, из какой вы эпохи.
– Тогда, быть может, вы укажете на кого-то, кто мог бы мне помочь?
– Извините, мы пытаемся спрятаться, так что…
Поздно: Магдалена их заметила и уже мчится к ним.
– Умоляю, скажите, кто я! – не унимается безликий.
– Мы спешим. Пропустите нас! – кричит Игнас.
– Я скажу вам, кто вы, если вы задержите преследующую нас душу, согласны? – предлагает Габриель.
– Я на все готов, лишь бы узнать! – стонет обладатель лица-ляжки.
– Вы – Железная Маска! – осеняет Габриеля.
Бедняга в восторге, он тут же придумывает себе нечто вроде скафандра, закрывающего его гладкое лицо. Он выпрямляется и разражается горделивой тирадой:
– О, благодарю! Вы не можете вообразить, какой это ужас – не знать, кто ты. Теперь я смогу выяснить историю моей бывшей телесной оболочки. Мое существование как блуждающей души обрело наконец смысл. Как мне вас отблагодарить?
– Сделайте все, чтобы не позволить нас настигнуть одной блуждающей душе. Вы легко ее опознаете по дурацкому шиньону.
Свежеиспеченный человек – Железная Маска кивает и при приближении Магдалены растопыривает руки как регбист. Ему удается задержать ее на несколько секунд, по истечении которых она преодолевает заслон.
Двое беглецов кидаются в самую гущу толпы призраков. Игнас несется зигзагами, надеясь оторваться от бывшей супруги, Габриель старается не отстать от деда. Население катакомб кажется ему музейными экспонатами, иногда он вежливо приветствует кого-то и жестом просит задержать преследовательницу.
Наконец Игнас добился своего: Магдалена осталась далеко позади. Ради безопасности он не торопится покинуть подземелье. Вместо этого он проходит сквозь боковую стену и оказывается в метро.
– Вот был бы ужас, если бы она меня поймала! Я терпел ее всю жизнь, не хватало только продолжать терпеть после смерти!
Он не может сдержать дрожь после пережитого страха.
– Заодно мы упустили Сами Дауди.
– Вовсе нет, – возражает дед. – Кажется, я знаю, как его найти. Он упомянул какую-то Фаустину Смит-Веллингтон. Знатное имя! Я знаю, где она живет. Летим туда!
50. Энциклопедия: захоронения наших предков
Кладбища, какими мы знаем их сегодня, – недавнее изобретение. До 1800 г. в отдельных могилах хоронили в основном видных покойников: королей, знать, военачальников, священников. Например, во Франции было принято рыть в кварталах с самой дурной славой общие могилы, прозванные «полями упокоения». Это были траншеи 10–30 метров шириной и 10–20 метров длиной, глубиной в 5—10 метров; в одну такую можно было свалить до 20 тысяч тел, голых или в саванах, утрамбованных как можно плотнее. Заполнив один уровень, могильщики присыпали его десятью сантиметрами земли и начинали укладывать следующий слой, потом третий и так далее, пока не заполнялся весь ров. Получалось что-то вроде «лазаньи из трупов», верх которой накрывали досками, чтобы легче было класть новые тела. «Поля упокоения» распространяли чудовищный запах. В дождь от них тянулись вредоносные испарения, пропитывавшие занавески и даже стены. Среди костей и гниющей плоти плодились крысы. Заполнив такую траншею, ее содержимое перемещали в более вместительные рвы за пределами городов, чтобы снова начать заполнять, либо засыпали землей и строили сверху дома; со временем забывалось, что под фундаментами остались общие могилы. Была и третья возможность – громоздить трупы все выше; так возникали бугры и целые холмы, зараставшие растительностью. Бытописатели того времени обращали внимание на свиней, рывшихся в земле и раскапывавших тела, и на собак, достававших и грызших кости. Порой из-за дождей в таких оссуариях скапливались крысы и газы, почва оседала, и дома обваливались, увлекая своих обитателей в месиво из скелетов и грызунов. Но только в 1786 г., после разрушения погреба в ресторане на улице Ленжери под давлением соседнего оссуария, парламент решил очистить все известные парижские оссуарии из гигиенических соображений. Все их содержимое переместили в галерею на южной оконечности Парижа – в знаменитые Катакомбы на площади Данфер-Рошро. С тех пор останки хоронят не по принципу социальной принадлежности, а в зависимости от размера костей.
