Парчовое платье зазывно золотилось в солнечных лучах, ярких, но мягких, какие озаряют лишь западные берега Ремидеи в конце лета. Эдера полюбовалась платьем на манекене и отошла. В таком громоздком одеянии она выглядела бы нелепо. Его шили на высокую даму пышных статей, а не на тоненькую девчушку.
Эдера бродила по рядам, изумлялась многообразию диковинок, придирчиво выбирала себе обнову. Победил самый пестрый наряд на всем торжке. Цветастая юбка покроя «солнышко», с крупными яркими узорами, застегивалась на бедрах и доходила до колен. Такие носили цыгантийки, демонстрируя пупок с полудюжиной вдетых колец и загорелые колени. Конечно, грубые цыгантийские ткани не шли в сравнение с тончайшим весталейским шелком Эдериной юбки. Лифом служила красная шаль, перевязанная крест-накрест на груди. В таком наряде шея, декольте, талия, живот, руки и ноги оставались открытыми на цыгантийский манер. А чтобы окончательно сразить ларгусских обывателей, к экзотическому одеянию прилагался оранжевый тюрбан.
Весталейский купец запросил за сие диво восемнадцать серебряных. Эдера представила, сколько стоило бы парчовое платье… Помыслить страшно. Впрочем, она хорошо помнила правило, усвоенное на ненавистной домашней экономии и подкрепленное беседой с крестьянами: треть цены на рынке сбить просто необходимо. Эдера предложила торговцу десять монет. Проторговавшись полчаса, она отвалила дюжину крон – сбила ровно треть! Осточтимой Церберше волей-неволей пришлось бы похвалить нелюбимую ученицу за безукоризненное применение полученных уроков на практике.
Она переоделась в обнову прямо за прилавком, отгородившись ширмой. После покупки за ней увязались рыночные карманники. Двоих Эдера поймала за руку и навешала тумаков. Больше воришки к ней не цеплялись – не иначе, сочли колдуньей. Эдера побродила по рынку в новом наряде, поглазела на товары и на живописную базарную толчею. Очень ей не хотелось надевать обратно серое дорожное платье. Она не сомневалась, что опекун заставит ее переодеться, едва увидит в таком непотребном виде.
Она ошиблась. Лорд Арден не сказал ни слова, когда девушка вернулась на пристань. Оно и понятно: ни один мужчина, поглядев на Эдеру в ее весталейском наряде, не захочет переодевать ее в длинное платье с закрытым воротником. Он лишь смерил ее с головы до ног невозмутимым, холодным взглядом, а затем предложил руку, чтобы подняться на утлый трап речного барка, груженого рыбой.
Едва они сошли с трапа на борт, как он выпустил ее руку. И все то время, пока опекун вел переговоры с капитаном барка, Эдера стояла позади него под взглядами матросов, далеко не такими невозмутимыми, как взгляд милорда. Лишь провожая девушку в каюту капитана, опекун шепотом посоветовал ей немедленно переодеться и больше не выходить на палубу в обновке, пожалеть экипаж судна, да и себя. Потому что если она еще раз покажется среди матросов в таком виде, капитан высадит их на берег в ближайшем порту, а он, лорд Арден, отправит ее до Кедари пешком.
Так началось речное путешествие Эдеры вверх по Ларгу. На третий день плавания «Красуля» свернула в устье реки Атр, что впадала в русло Ларга. А еще через день пассажиры высадились в Белеире, чтобы доехать по суше до Кедари – родового поместья Эдеры.
* * *
Удрав от компании суконщиков, Серена побежала по городским улочкам. В одной из подворотен она едва не напоролась на шумную хмельную ватагу. Буяны горланили песню с припевом: «Широкоморд и твердолоб, Кулак Гроба загонит в гроб!» Серена догадалась, что сегодняшних бойцов зовут Гроб и Кулак, и ставки на Кулака явно выше. Кровопролитные бои пользовались популярностью и у принцев, и у простолюдин.
Пробежав несколько кварталов, она юркнула в нужный проулок. С виду улица ничем не отличалась от других, разве что подворотен многовато. Из каждой выглядывала девка, размалеванная, голоногая, с выбеленными волосами. У продажных женщин столицы издавна сложилась традиция обесцвечивать волосы. Этакий цеховой обряд. Другие женщины в королевстве никогда не меняли цвета волос, чтобы соседи не подумали, будто они ступили на ту же стезю. Серена скоренько пробегала мимо девок, выглядывая свою знакомую. Шлюхи тоже вперивались в нее взглядом: а вдруг незваная конкурентка?
– Луша! – наконец окликнула она одну из девок.
Та обернулась, рефлекторно втянув голову в плечи. Настороженно присмотрелась и расплылась в улыбке, признав Серену.
– Серенчик! Коими ветрами занесло, малыш?
– Привет, Луша! Вот, хозяева ушли на бои, я и улучила минутку, с тобой повидаться.
– Бои – это здо-о-рово, – протянула проститутка. – Кулак – вот парень так парень! Он этого Гроба с полпинка сделает. Знать бы, что он меня помнит, пошла бы, примазалась на халяву, чем торчать тут. Все равно сейчас никого не будет. Карасики, что позажиточнее, давно на боях. А я тут, с этими, – она презрительно дернула плечом. В подворотню напротив завалился задрипаного вида мужичишка. По физиономии Лушиной коллеги было ясно, что «карасик» пытается торговаться. – На мели я, понимаешь. Мне сейчас и такой лучше никакого. Вернусь, и пожрать не на что. Горт давеча просадил мою заначку на тараканьих бегах. Я ему фонарь под зенкой поставила, а толку-то. Приду вот сейчас без монет, он мне в обратку пару лохмарей выдерет.
Серена разжала кулак. Она не потеряла пару медяков, что бросил ей болельщик.
– Вот, возьми! Не ахти сколько, но все же…
– А ты сама?
– Зачем мне? Я на хозяйских харчах.
– Гребень какой, ленту там, – поломалась для порядка Луша, но пальцы ее уже сами собой подгребли влажные медяки с потной ладошки Серены. – На бои с этим не пустят, но пшена можно купить с полмеры. На крайняк, лапу сосать сегодня не будем. Ну да после боев дело должно веселее пойти. Так уж водится, люди как на кровушку насмотрятся, так у них в одном месте зачешется. У мужиков особливо, да и у некоторых баб тоже.
Серена с готовностью закивала, вспомнив свою «хозяюшку».
– Сама-то как?
– По-старому. Хозяйка бивает, но кормит хорошо.
Серена не рассказывала, что служит во дворце, самой принцессе. Луша считала, что она работает за харчи в зажиточной семье.
– Бивает – это ничего, шняга. Не самое дерьмо. Меня вон Горту тоже случается таскать за волосы. Коли мало на хату принесу. Сегодня, если после боев не повалит, тоже приложит, обнеси Создатель. Не надумала еще по нашему промыслу пойти? Деньжата ведь легкие. С тебя не убывает, инструмент не снашивается, – шлюха хихикнула. – А то скажу Горту, чтобы взял в дело. Одинокой девице в нашем деле никак нельзя. А он не злыдня. Что потреплет иногда – так без того нельзя с нашей сестрой, иначе совсем уж внаглую крысятничать станет. А он если и бьет, то не больно, так, для острастки. До крови меня ни разу не прикладывал. Ну, что по мордасам не хлобыщет, это понятно – кому надо товарный вид портить? Ты вон милашка выросла, у тебя отбою от карасиков не будет. Еще и выбирать сможешь. С богатеньким – пойти, забулдыжку синюшного – отшить. Потом, глядишь, под крышу пристроилась бы, в бордель поприличнее… Там житуха послаще нашего. Я вот не почесалась вовремя, а теперь уж годы не те. – Луша тоскливо вздохнула, задумавшись над своим житьем-бытьем. – Башкой мотаешь? Маленькая еще, честь девичью бережешь? Эх, Серенчик, честь девичья недорого стоит. Это только фей, сказывают, их колдучество бережет. Сказывают, к ним мужик не подступится, пока сама не даст. С нашей сестрой проще: один к земле прижал, второй юбку задрал, третий ноженьки раздвинул – и нет ее, чести девичьей. И ничего ты с нее не поимела, никому больше не нужна. Так что если уж ценишь свою честь, хоть продай подороже, чтоб не зря просерить…
