Словом, нет ничего удивительного, что баггейн с большим удивлением анализировал собственные поступки. В данном случае – почему он уже восьмое утро подряд встает с утра пораньше и отправляется в знакомую таверну выпить легкого пива. Главное, не ошибиться и не заказать по ошибке местное, тем более «гремлинское особое» – едва ли даже луженый желудок эльфийского конструкта его переварит.
– Привет, Зтиррмайн! Мне как обычно.
Бармен Зтиррмайн (Эльринн так и не понял, имя это или фамилия), низкий даже по меркам гоблинов, улыбнулся так широко, как только мог. С учетом характерной гоблинской улыбки, выражение его лица почти не поменялось.
– Привет, Эльринн! Хочешь, анекдот расскажу? – Бармен, не дождавшись согласия, затараторил: – «Блин!» – сказал дракон, наступив на гремлина.
Зтиррмайн заржал. Говорил он, как и все гоблины, только на кобллинай. Эта традиция доводила до колик всех, кто вынужден иметь дело с ушастыми коротышками. По мнению гоблинов, если ты произносишь хоть слово чужого языка, ты предаешь свой. Местные могли понимать сколько угодно наречий, но говорили исключительно на родном. Чужакам, прилетающим в Эйкулларию за уникальными товарами, приходилось или учить головоломный кобллинай, или тратиться на переводчика.
– Не смешно, – откликнулся баггейн.
Гоблин наморщил нос:
– А вчера ты ржал так, что упал со стула.
– Да? – Эльринн виновато посмотрел… к себе в кружку. – А после какой кружки пива это было?
– Ты ничего не пил, – ответил бармен.
– А что я ел? – любопытствовал баггейн, уже начавший подозревать, что вчера съел целую тарелку эльфийских поганок, сваренных в молоке.
– Ничего, – спокойно отвечал Зтиррмайн.
– А нюхал-то я что?! – уже повысив голос, допытывался Эльринн, вспоминая, что может дать подобный эффект.
– Только собачьи отходы, когда полз домой, не в силах от смеха встать.
Говоря про отходы, гоблин поморщился, непостижимым образом сохраняя безмятежную улыбку. Тут баггейн погрузился в самый настоящий ступор. Зтиррмайн склонил голову набок, потратил пару секунд на задумчивое рассматривание клиента, после чего сжалился и сообщил:
– Заходил один дракон, сказал, чтобы я ему кого-нибудь опытного посоветовал, толкового. И чтобы драк не боялся. В общем, я ему тебя посоветовал. Вот тебе карточка, он просил с ним связаться.
Эльринн без слов взял карточку и прочел единственное слово: «Уррглаах». Ниже помещался код обруча.
– До свидания, – бросил он бармену и сбежал, не глотнув пива ни разу. На память гоблину остался только стук лошадиных копыт, еще некоторое время доносившийся с улицы.
– И даже не заплатил ничего… – укоризненно покачал головой гоблин, телепортируя пиво из кружки обратно в бочку.
Глава 3
Звездолет «Танатос»
Девятое ноября 2278 года по земному летосчислению
На любом месте, где кто-то проживает достаточно долго, со временем неизменно появляется отпечаток личности его обитателя. Каюты «Танатоса» не стали исключением – за минувшие годы каждый член экипажа успел придать своему жилищу неповторимый, узнаваемый облик. Звездолет, и без того отмеченный неизбывной гоблинской тягой к оригинальности, после комплектации столь необычной командой стал местом поистине причудливым. В отдельные его уголки никому не рекомендовалось заходить без веского повода.
Возьмем, например, каюту Александра Синохари. На любого неподготовленного зрителя она могла произвести весьма сильное впечатление. У стоявшей в углу кровати горным хребтом высились несколько стопок потрепанных книг, целиком занимавшие небольшой столик. Колдовское знание, слишком опасное в цифровом виде и тем паче в формате телепатических мыслеобразов, до сих пор записывали по старинке на бумаге. Еще один стол, побольше, доминировал в центре каюты. Заставлен он был ничуть не менее прикроватного, однако выглядел значительно разнообразнее. Стопки бумаг, покрытых неразборчивыми теоретическими выкладками, писчие принадлежности и алхимический скарб формировали уникальный в своем роде натюрморт. Большая часть посуды и ингредиентов оставалась в угловом шкафу, но даже в таком варианте эклектическая смесь химической лаборатории и кабинета делопроизводителя смотрелась более чем внушительно.
Будто этого мало, наблюдатель по-настоящему чуткий, очутившись в этом месте, вскоре ощутил бы, что привычные чувства играют с ним странные шутки. В шелесте бумаг и книг мог померещиться странный, вкрадчивый шепот – хотя полноте, откуда шелест, если нет ни единого сквозняка? Откуда это электрическое покалывание, пробегающее по позвоночнику и заставляющее волосы подниматься дыбом? Почему двоится в глазах, словно каждый предмет, а особенно старые фолианты, окружает тусклое, зыбкое мерцание? И неужели тени и впрямь как-то странно шевелятся?
Все это потому, что каждая вещь балансирует на тонкой грани между реальным и несбывшимся, действительностью и мириадами потенциальных состояний. В присутствии же магии эта грань начинает стираться, а выверенный баланс становится шатким, готовым исчезнуть от малейшего толчка. Там, где в изобилии творятся чары, все становится зыбким и двусмысленным, вещь в себе обращается в символ. Любой волшебный талисман – не только то, чем кажется, но и что-то еще. Стабильность мира и незыблемость его законов – не более чем иллюзия, которая исчезает, когда магия вступает в дело. Тогда достаточно легчайшего касания, чтобы предмет или событие обратились чем-то новым…
Чародей – тот, кто знает, как нужно коснуться, чтобы изменение было таким, каким нужно.
Александр Синохари это знал.
И потому томившаяся на медленном огне жидкость, которая в глазах химика или фармацевта была бессмысленным набором случайных компонентов, превращалась на его лабораторном столе в чудодейственное зелье, вобравшее в себя тайные смыслы и скрытые эмоции. В эликсир, неразрывно связанный с новыми чарами, которые составлял в уме колдун. Сложный процесс, путь проб и ошибок – чародей уже трижды выливал испорченный настой и начинал сначала. Когда в уме наконец сложится единственно верный набор концепций, а сокровенный состав будет сварен – Синохари вымочит в нем свой жезл, придав тому новые свойства.
Магический жезл – тоже далеко не то, чем кажется. Деревянная палка длиною в локоть с заостренными наконечниками из тусклого минерала – вот и все, что увидит непосвященный. Но Александр, в свое время не поскупившийся при выборе нового жезла, прекрасно знал, что древесина его – благородный орешник, а наконечники – бесценный миракулумит, минерал, закаленный в потоках магии. А под этой оболочкой, в самой сердцевине, тлеет неугасимый огонь Воли, отблеск внутреннего пламени самого чудотворца.
Гражданские редко пользуются жезлами. Этот инструмент особенно ценят именно армейские чародеи – в бою не всегда есть время сплетать изощренные идеи, меж тем как иногда без них не обойтись. Для таких целей и существуют жезлы и посохи, в которые требуемый эффект можно заложить заранее – а потом воплотить в мгновение ока. И покуда зачарованная палка в деснице ведет сокрушительный огонь, высвобождая заключенное в ней разрушительное волшебство, владелец может выкроить немножко времени и сотворить чары поизощреннее.
