Памятуя рассказы Кацуро о его хождениях, Миюки знала, как добраться до Службы садов и заводей; она имела довольно ясное представление о том, где находится Императорский дворец и на что он похож; она помнила точное количество ступеней, какое ей надо было преодолеть, прежде чем предстать перед управителем Нагусой и наконец-то освободиться от вершей, от которых у нее нещадно ломило плечи.
Быть может, этот высокопоставленный чиновник, о котором Кацуро всегда отзывался с глубочайшим почтением (он опускал глаза и понижал голос всякий раз, когда вспоминал Нагусу Ватанабэ), соблаговолит препроводить ее до наступления ночи к священным прудам, чтобы она смогла омочить в них руку и, облизав ее, оценить вкус воды – мягкий, слегка чесночный, с привкусом сельдерея и грибов, которым насыщали его травы, в изобилии росшие на илистом дне тихих заводей, – по крайней мере, так рассказывал ей рыбак, неизменно пробовавший на вкус воду в местах, куда он собирался выпустить карпов, дабы удостовериться, что они там хорошо приживутся.
И тут проспект Красного Феникса, простиравшийся в неоглядную даль перед взором Миюки, словно затянулся зыбкой дымкой: силуэты двигавшихся по ней прохожих и бычьих повозок помутнели, сделались тусклыми, а потом и вовсе исчезли – будто скрылись за пеленой тумана, опустившегося нежданно-негаданно.
За этой пеленой слышались крики, торопливые шаги, треск и хруст.
То, что Миюки приняла за туман, таковым вовсе не был: то был дым, и при полном безветрии он стелился по земле разлапистыми клочьями, подобно ветвям кизила.
В доме танцовщика бугаку
[73] Мутобэ Такеёси вспыхнул пожар. Несчастный хозяин выскочил на улицу в маске каруры
[74], жуткого человека-птицы, и в одежде, охваченной языками пламени, похожими на огромные трепещущие красные перья.
Но даже в мучительных корчах он сохранял неподражаемую грациозность, сделавшую его одним из мастеров бугаку. Он извивался в судорогах с безотчетной чувственностью – можно было подумать, будто он все еще танцует, притом что треск и гул огня, охватившего постройки, сопровождали его представление, точно барабанный бой, дзиньканье шестиструнного кото
[75] и завывания губного оргáна.
Дымящиеся рукава кимоно Мутобэ Такеёси напоминали большие, наполовину обугленные деревья – они неистово колыхались на ветру и готовы были рухнуть, отбрасывая снопы искр.
Никто не спешил ему на помощь – впрочем, помочь тут было нечем: движения его замедлялись, колени подгибались – он уже не мог стоять на ногах.
Он рухнул наземь, сжавшись в комок. Пламя, будто насытивишись, поутихло и окаймило его лоб багровым ореолом, пожирая напоследок его волосы. Между тем сам он уже превратился в совершенно черную головешку.
В своем исступленном танце Мутобэ сеял огонь вокруг себя – пламя перекинулось на ближайшие дома и тут же охватило их целиком. Таким образом, шестнадцать построек сгорели дотла, к тому же огонь унес немало человеческих жизней! Большинство жертв погибло, задохнувшись дымом и испарениями, – остальные сгорели заживо, оказавшись в самом сердце пожарища.
Когда гул пламени прекратился, в воздухе послышался оглушительный стрекот бессчетных цикад.
Зажав нос и рот рукой, Миюки прошла сквозь пелену дыма.
Когда Миюки добралась до прямоугольной стены, за которой располагались резиденция императора и здания центрального управления, в том числе и то, что сохранилось за Службой садов и заводей, ей пришлось долго ждать в толпе, теснившейся возле Тайкенмона, ворот Встречи Мудрецов, единственного прохода, охранявшегося стражниками и доступного для посетителей, прежде не имевших возможности проникнуть на переплетенную лабиринтом переходов территорию Большого дворца, – а жулики, ворье и, главное, призраки, заполонявшие, по слухам, обнесенный стенами Императорский дворец после захода солнца, предпочитали проникать туда через плохо охранявшиеся проходы.
Люди кругом только и говорили что о пожаре, который молодая женщина видела собственными глазами. В один из ближайших дней, а он, согласно иным прорицателям, непременно превратится в ночь, в пламени пожаров исчезнет весь город; и народ уже вовсю спорил о том, где именно император, по советам кудесников, возродит свою новую столицу.
Нагусу и его помощника Кусакабэ пожар, учиненный танцовщиком, остановил на пересечении Пятой линии с проспектом Коноэмикадо.
Управитель Службы садов и заводей надышался дыма и чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Но он не рухнул как подкошенный, а припал к крепкой груди Кусакабэ. Это принесло бы ему облегчение, если бы он вдруг не зашелся удушливым кашлем. С каждым новым приступом управитель сгибался в три погибели, и это мешало ему обрести опору в объятиях помощника.
– Вы же харкаете кровью, Нагуса-сенсей! – воскликнул Кусакабэ, с испугом воззрившись на алое пятно, расплывавшееся на рукаве его туники. Давайте отложим визит. Тем паче что вдова из Симаэ еще не успела прибыть в город. Насколько мне известно, она только отправилась в дорогу, и с тех пор никто из наших чиновников, обязанных следить за путниками, ничего про нее не сообщал.
– В самом деле? – спросил Нагуса, силясь подавить кашель и пряча рукав у себя за спиной. – А окамисан из Приюта Заслуженного Воздаяния спрашивали – ее зовут Акиёси Садако, если не ошибаюсь?
Кусакабэ Ацухито отлично знал, что управитель Нагуса отличался завидной памятью, и его всегда изумляло, когда Нагуса доказывал это в очередной раз. Это было не менее удивительно, чем наблюдать, как акробат с легкой небрежностью исполняет, казалось бы, совершенно неисполнимый эквилибристический номер.
– Я разослал гонцов по всем трактирам между Симаэ и Хэйан-кё, сенсей. И так дознался, что после набега пиратов Внутреннего моря и пожара, учиненного буси, которых отрядили на защиту Приюта Заслуженного Воздаяния, от него остались одни развалины.
– И что же у нас получается? – совсем тихо проговорил Нагуса.
– Что вы имеете в виду, сенсей?
– Ничего, – ответил управитель, – ничего особенного. И все же последнее время творится что-то невразумительное, ты не находишь? Ты молод, Ацухито, ты много моложе меня и не застал те времена, когда о том, что ты мне только что доложил, и помыслить было невозможно: чтобы буси, благородные воины, призванные защищать трактир, разорили его, как те разбойники, что напали на него первыми, – такое не поддается никакому разумению!
– А что касается других трактиров, – прервал его Кусакабэ, оставшийся как будто равнодушным к замешательству своего начальника, – никто, похожий по описанию на вдову рыбака, там покуда не объявлялся.
