Может быть, русская классическая литература потому и сумела достичь таких художественных высот в своих обличительных тенденциях, что реальная российская жизнь не баловала писателей положительными примерами. Безотрадная действительность не способствовала возникновению, формированию и развитию патриотизма — и созревание российской интеллигенции шло рука об руку с воспитанием у неё привычки ругать всё отечественное. В кругу образованной публики считалось хорошим тоном осыпать ругательствами не только правительство, но и Россию. Эпоха Великих реформ выявила эту характерную особенность российской жизни. Это была устойчивая негативная тенденция. Перелистаем дневник современника.
«27 февраля 1859 года. Главный недостаток царствования Николая Павловича тот, что всё оно было — ошибка. Восставая целые двадцать девять лет против мысли, он не погасил её, а сделал оппозиционною правительству»
[98].
«19 октября 1861 года. Главное — недостаток национального, патриотического чувства. Общество проникнуто отсутствием возвышенных верований. Оно только расплывается в разрушительных поползновениях, а не стремится организовать, созидать… А там внизу массы, погруженные в грубое и полное невежество…»
[99].
«21 января 1863 года. Русский человек не выносит трех вещей: труда, порядка и своего величия»
[100].
«14 ноября 1863 года. Сверху собачья старость и разврат, снизу — грубое и глубокое невежество. Мудрено ли, что Европа считает нас варварами?»
[101].
«6 февраля 1864 года. Есть ли у нас патриотизм? В образованном так называемом классе его нет»
[102].
«25 марта 1869 года. Внизу пьянство и грубое невежество, в середине неурядица и брожение умов, в верхнем слое отсутствие способностей, патриотизма и характеров. Право, иногда готов отчаяться в будущности России — но не отчаиваешься»
[103].
«6 декабря 1872 года. Беда правительству, когда оно не в состоянии полагаться на здравый смысл и добросовестность своего народа; беда народу, когда он не может уважать своего правительства.
…До чего были доведены умы в царствование Николая, видно из того, что многие люди, честные и мыслящие, желали, как единственного обуздания грубой воли повелителя, чтобы нас побили в Севастополе. К сожалению, это исполнилось. Много ли от этого выиграла Россия? Говорят, что от этой встрепки мы прозрели. Правда, на минуту, для того чтобы, зевнув, потянувшись, снова погрузиться в сон»
[104].
Эта печальная установка сохранилась и до наших дней. Впрочем, еще в эпоху Великих реформ сильные антиправительственные и антироссийские настроения, укоренившиеся в среде отечественной интеллигенции, подверглись серьезному испытанию. Отвлеченные теоретические рассуждения столкнулись со сферой реальной политики. Польское восстание заставило ответить самому себе на вопрос: «Совместимо ли вполне обоснованное стремление Польши к независимости с государственными интересами Российской империи?» Мы, живущие в начале XXI века, плохо представляем себе всю остроту «польского вопроса» — одного из самых важных вызовов времени для России XIX столетия. Вся отечественная история императорского периода прошла под знаком «польского вопроса», постоянно перекликавшегося с сакраментальными российскими вопросами «кто виноват?» и «что делать?». Читатели первых русских исторических романов знали, что ещё в 1612 году, в период первой русской Смуты, польские отряды захватили Кремль. В сознании пушкинских современников год 1612-й сознательно сближался с 1812-м, рифмовался с ним: и в том и в другом году поляки побывали в Московском Кремле. Несколько поколений россиян помнили и о штурме Праги — укрепленного предместья Варшавы — войсками Суворова в 1794 году, и о недолгом пребывании польских легионов во взятой Наполеоном Москве в 1812 году, и о кровопролитном штурме Варшавы русской армией в 1831 году. Злободневность этой жгучей проблемы для истории России Петербургского периода можно сравнить с актуальностью всего узла проблем Кавказа для нашего времени. Острота «польского вопроса» для эпохи Великих реформ усугублялась тем, что модернизация страны совпала по времени с очередным польским восстанием.
«Отбунтовала вновь Варшава»
Как известно, в результате трех разделов Польши — в 1772, 1793 и 1795 годах — к России отошли белорусские, литовские, украинские и латышские земли. Польские дворяне, проживавшие на этих территориях, не могли примириться с утратой национальной независимости. Они ждали только благоприятного случая для отделения от России и видели в Наполеоне сына революции — человека, готового восстановить Польшу в границах 1772 года.
В начале 1825 года Денис Давыдов разразился эпиграммой:
Поляки, с Русскими вы не вступайте в схватку:
Мы вас глотнем в Литве, а вы…м в Камчатку
[105].
Согласитесь, эти строки не делают чести знаменитому поэту-партизану, и напечатаны они были лишь один-единственный раз. Удивительно другое: сам он и не думал их стыдиться или от них отказываться. Что двигало им?
Война 1812 года была Отечественной не только для русских, но и для поляков. Одни воевали за свободу и независимость России, другие — за возрождение Польши. Трагедия была в том, что они воевали друг с другом. И это было уже далеко не первое столкновение двух славянских народов. Долгие годы разрешалось говорить только о светлых страницах русско-польских отношений. Между тем взгляд современников событий начисто лишен идиллического, сусального начала.
Уже давно между собою
Враждуют эти племена;
Не раз клонилась под грозою
То их. то наша сторона.
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос
[106].
На протяжении жизни одного поколения русские войска не раз сражались с поляками, побеждали их и вступали в Варшаву. 24 октября 1794 года суворовские войска штурмом овладели Прагой — укрепленным предместьем польской столицы. Обсуждая с парламентерами условия сдачи города, Суворов со словами «Покой, покой!» бросил на землю свою шпагу. 29 октября городские власти поднесли Суворову ключи от города и русские войска с музыкой вошли в Варшаву. Суворов проявил исключительную терпимость к побежденному неприятелю. Варшавянам были гарантированы безопасность имущества и личная безопасность, забвение прошлого и недопущение злоупотреблений со стороны войск. Суворов отпускал по домам польских генералов и офицеров, давая им открытые листы и рекомендательные письма, неоднократно просил за военнопленных, добиваясь их освобождения. «Всё предано забвению. В беседах обращаемся как друзья и братья. Немцев не любят. Нас обожают»
[107]. Прощание Суворова с отрекшимся от престола последним польским королем Станиславом Августом «не обошлось без слёз»
[108]. Суворов был убежден в том, что победителям следует проявлять великодушие и умеренность, но его действия вызвали нескрываемое раздражение Петербурга, и вскоре фельдмаршал был отозван в столицу. Великий полководец заблуждался, полагая, что побеждённые смирились со своим поражением. Обильно пролитая кровь защитников Праги и мирных жителей предместья смешалась с кровью штурмующих суворовских солдат и навсегда легла между русскими и поляками.
