«Единовременно», как выразился Кучкин.
Это неслыханно, это Бог знает что такое!
И что в них? Я видела несколько раз эту стошестьдесяттысячную. Ободранная кошка: ни плеч, ни рук, ни черт лица. Глупые глаза, большие ноги, рот до ушей! Какие же в них сокровенные прелести находят мужчины?»
Вот почему дамы высшего света, стремившиеся опытным путём получить исчерпывающий ответ на этот сакраментальный вопрос, освященный авторитетом плодовитого беллетриста, стали сознательно слепо копировать образ жизни и поведение куртизанок, обезьянничать, или обезьянить, как говаривали в то время. «От нас все уйдут, если мы сами не сделаемся Леонтинами!» — с грустью признаётся Марье Михайловне её подруга Елена Шамшина
[199]. Дамам с камелиями вслед за великосветскими львицами стали подражать даже дотоле скромные чиновницы.
Тешить жён — богачам не забота,
Им простительна всякая блажь.
Но прискорбно душе патриота,
Что чиновницы рвутся туда ж.
Марья Саввишна! вы бы надели
Платье проще! — Ведь как ни рядись,
Не оденетесь лучше камелий
И богаче французских актрис!
[200]
Первые годы после отмены крепостного права стали временем последнего всплеска дворянской роскоши. Большая масса наличных денег была изъята из сферы производства и направлена в сферу потребления. В связи с отменой крепостного права в Российской империи была проведена выкупная операция. Государство кредитовало выкуп крестьянами личной свободы, усадьбы и земельного надела. Крестьяне получили от государства выкупную ссуду, и эта ссуда была единовременно выплачена помещикам. Полученную ссуду крестьяне должны были погасить в течение 49 лет по 6 % ежегодно. Эти ежегодные платежи назывались выкупными платежами. Огромные деньги, полученные помещиками в качестве выкупных свидетельств от их бывших крепостных, дворянством были бездарно прокучены. Мало кто был всерьез озабочен вложением этих денег в обустройство своих родовых и благоприобретенных имений. «Выкупные свидетельства после 1861 года зудели в руках дворян-помещиков. Где же легче, быстрее и приятнее можно было их спустить, как не за границей…»
[201] Повсеместно господствовало расточительное потребление. Устраивались шикарные приемы, шампанское лилось рекой, и гостям из числа золотой молодежи было несть числа.
Однажды граф Шереметев оказался на званом вечере в доме княгини Ольги Петровны Волконской. Хозяйка дома на Дворцовой набережной была одной из тех львиц, что почитали парижские нравы образцовыми и стремились пересадить их на петербургскую почву. Пел цыганский хор. «Княгиня неистово требовала, чтобы пели “Пропадай моя телега, все четыре колеса” и сама приударила»
[202]. Через несколько лет такой жизни, когда даже кутежи лишились своей былой художественности и приобрели вульгарную разнузданность, состояние не одной княгини Волконской, но всех этих модных дам без исключения было расстроено совершенно — и граф Шереметев с сожалением вспоминал о непозволительной слабости мужей. Мужья не могли противостоять ни женской расточительности, ни женской разнузданности.
Внимательно вчитаемся в мемуары графа Сергея Дмитриевича. Мемуарист не был склонен смаковать пикантные подробности и не стремился оставить потомству скандальную хронику жизни высшего света времен своей молодости. Однако иногда привычная сдержанность изменяла графу, и тогда он проговаривался о том, о чем иные предпочли бы умолчать. Внимательное чтение мемуаров убеждает нас в том, что в пореформенной России происходило нечто большее, чем «повреждение нравов». Женщина перестала быть душой семьи, а сама традиционная семья стала подвергаться разрушению. И хотя в высшем свете само это разрушение сопровождалось соблюдением благопристойностей, суть дела от этого не менялась.
«С мужем она жила почти что врозь и очень любила окружать себя совершенно молодыми людьми, к которым сама привязывалась. Особенно покровительствовала она Кавалергардскому полку».
«Сделавшись женою сановника, с которым обжилась, она сохранила за собою свободу действий, поскольку допускаемо оно было пределами благоразумия и приличия».
«Всё было предметом отрицания: религия, родина, семья… Это было роковым последствием сложных психологических причин, и прежде всего оно было подготовлено родным кровом, в котором проповедовалось открытое отрицание семьи…»
[203].
Эротические оргии, прозванные современниками «афинскими вечерами», стали выразительной приметой жизни великосветского Петербурга пореформенной поры. Этим не преминул воспользоваться Петр Дмитриевич Боборыкин, имевший репутацию «бытописателя и хроникёра русского общества»
[204]. Петр Дмитриевич был одним из самых известных и читаемых российских беллетристов эпохи Великих реформ. Он не имел себе равных в умении первым уловить новейшее общественное явление, чтобы вслед за тем незамедлительно запечатлеть его на страницах своего очередного произведения. В русском обществе возникла потребность в фигурах подобного рода: в стране выходило множество толстых журналов, подписчики которых желали быть в курсе не только новостей политики, литературы и культуры, но и своевременно узнавать об изнаночных сторонах всех слоев жизни общества. В 1868 году в петербургском учёно-литературном журнале «Всемирный труд» был опубликован роман Боборыкина «Жертва вечерняя». Автор романа избрал для своего произведения форму интимного дневника, который ведёт Марья Михайловна — молодая богатая вдова гвардейского адъютанта. Вдова живописует свои любовные приключения, венцом которых стала разнузданная оргия вдесятером. В Великий пост, когда надлежит воздерживаться от скоромной пищи и суетных наслаждений большого света, «самые неприступные женщины столицы» и их любовники стали тайком собираться в большой петербургской квартире, имевшей пять отдельных интимных покоев, а посередине салон и столовую. «Пост не мост, можно и объехать» — так гласила народная мудрость. Великосветские дамы уединялись со своими кавалерами, после чего устраивался совместный ужин с шампанским, все участники которого облачались в игривые и фривольные костюмы, в которых они никогда не рискнули бы появиться в обществе. Ужин сопровождался обильными возлияниями, нескромными танцами и соблазнительными разговорами. Перелистаем дневник Марьи Михайловны.
