«Влияние романа было колоссально на все наше общество. Он сыграл великую роль в русской жизни, всю передовую интеллигенцию направив на путь социализма, низведя его из заоблачных мечтаний к современной злобе дня, указав на него, как на главную цель, к которой обязан стремиться каждый. Социализм делался таким образом обязательным в повседневной будничной жизни, не исключая пищи, одежды, жилищ и пр.
Вследствие этого предписания проводить социализм во всех мелочах повседневной жизни движение в передовых кружках молодежи приняло сектантский характер обособления от всего общества, равнодушного к предписаниям романа. Как и во всякой секте, люди, принадлежавшие к ней, одни лишь считались верными, избранниками, солью земли. Все же прочее человечество считалось сонмищем нечестивых пошляков и презренных филистеров. Между тем, как лишь весьма незначительное меньшинство увлекалось деятельностью с политическими целями, большинство ограничивалось устройством частной и семейной жизни по роману ’’Что делать?”» (курсив мой. — С.Э.)
[226] — вспоминал свои молодые годы литературный критик Александр Михайлович Скабичевский (1838–1910).
Восторженный почитатель идей Чернышевского, последовательный сторонник женской эмансипации и талантливый учёный-палеонтолог Владимир Онуфриевич Ковалевский согласился вступить в фиктивный брак с Софьей Корвин-Круковской и стал целенаправленно искать в столице молодых людей, готовых последовать его примеру. Дочь генерал-лейтенанта мечтала об учёбе за границей в университете, на что её отец не давал своего согласия. Фиктивный брак с Ковалевским открывал перед Софьей возможность воплотить свою мечту в жизнь и заняться изучением математики. Но этого будущему известному математику было мало. Софья, желавшая устроить ещё и судьбу своей старшей сестры Анны, поручила жениху заняться в столице самой настоящей вербовкой кандидатов на роль фиктивного мужа Анны. 24 июля 1868 года Ковалевский писал невесте: «В Петербурге, конечно, первым моим делом будет производство по вашему поручению смотра и отобрания более годных экземпляров для производства консервов; посмотрим, каково-то удастся этот новый продукт»
[227]. Кандидаты в фиктивные мужья на условном языке Софьи и её жениха именовались «хорошими людьми» и «консервами»
[228]. Генерала Корвин-Круковского не устроил бы зять-разночинец, поэтому Владимиру Онуфриевичу надо было обязательно разыскать дворянина. Но среди «хороших людей» было не так просто найти неженатого дворянина-прогрессиста. Ковалевскому не удалось отыскать достойного кандидата для приготовления «консервов». И Софья Ковалевская искренне сожалела, что в Российской империи нет многоженства, поэтому «хороший брат», «добрый брат» — так она называла своего фиктивного мужа — не сможет фиктивно жениться ещё и на Анне.
Роман Чернышевского не только легализовал институт фиктивного брака, но и придал ему немыслимую доселе респектабельность. Ещё бы, ведь об этом было написано в популярной книге, авторитет печатного слова в эту эпоху был высок, как никогда, а в России в течение всего XIX века люди образованные так любили в бытовом поведении подражать героям литературных произведений. В 1869 году вышел в свет роман Алексея Феофилактовича Писемского «Люди сороковых годов». Действие романа начинается в 30-е годы XIX века, а заканчивается в 1864 году. В завершающих главах повествуется о замужней даме Юлии Живиной, которая была воспитана на чтении современной русской литературы: книг и толстых журналов. В зрелом возрасте эта дама завела молодого любовника, к чему ее супруг отнесся в высшей степени снисходительно. Однако Юлия этим не ограничилась и решила уехать с любовником-поляком, явно желающим ее обобрать, за границу. Незадачливый супруг винил во всем русскую литературу.
«Живин грустно усмехнулся.
— А всё благодаря русской литературе и вам, господам русским писателям, — проговорил он почти озлобленным тоном. — …Она теперь не женщина стала, а какое-то чудовище: в Бога не верует, брака не признаёт, собственности тоже, Россию ненавидит»
[229].
Роман Писемского был опубликован в новом петербургском литературно-политическом журнале «Заря». С первых же номеров этот консервативный журнал повел ожесточенную борьбу против революционно-демократической идеологии, материалистической философии и писателей демократического направления. И хотя автор романа не назвал имен русских писателей, произведения которых оказали на Юлию столь сильное влияние, в контексте публикаций журнала было очевидно, что Писемский имеет в виду Чернышевского и Писарева.
Но было бы ошибкой полагать, что в пореформенной России фиктивные браки заключались только в среде «новых людей». Нет никаких оснований безоговорочно утверждать, что дамы петербургского полусвета читали прославленный роман. Но нельзя, доказать и противоположное утверждение и полностью исключить знакомство столичных кокоток с содержанием романа, который при выходе в свет произвел сенсацию. «Популярность романа “Что делать?” отнюдь не ослабевала и после 60-х годов. В 70-е годы любую гимназистку пятого или шестого класса сочли бы невежественной, если бы она не знала, кто такая Вера Павловна»
[230]. Если даже гимназистки последующего десятилетия были знакомы с персонажами романа, то что же говорить о потребителях сферы сексуальных услуг в период наивысшего успеха романа Чернышевского у читателей?! Женщины лёгкого поведения вполне могли услышать о романе от своих клиентов. Знакомство с этой знаменитой книгой, если бы оно имело место быть, обязательно польстило бы самолюбию жриц свободной любви. Под пером Николая Гавриловича общество будущего сильно смахивало на дорогой бордель, а куртизанка Жюли Ле-Телье была сочувственно обрисована романистом как «дурная» и одновременно «честная» женщина. Именно она помогла Вере Павловне покинуть постылый родительский дом и устроить свою судьбу. Сама Жюли прежде «была два года уличною женщиной в Париже», но с тех пор она заметно повысила свой социальный статус. Теперь это элегантная дама полусвета, «которую знает вся аристократическая молодежь Петербурга». У Жюли собственный выезд, дорогие наряды, гражданский муж и положение в обществе. Отныне любая «погибшая женщина» могла не только надеяться на лучшее, но и обрела разумную и вполне конкретную программу своих дальнейших действий. Отныне и женщины лёгкого поведения знали, какой литературной героине им следует подражать.
