К сожалению, настоящей эпохой в жизни чиновника становилось не только обретение казённой квартиры, но и её очищение. Отставка министра со своего поста означала не только конец его служебного поприща, но и изменение привычного жизненного уклада. Она вынуждала чиновника срочно покинуть обжитую казённую квартиру, освобождая её для своего преемника. Это нельзя было сделать в одночасье, и экс-министр был вынужден просить нового министра дать ему время для того, чтобы подыскать новую квартиру и съехать с казённой.
Пётр Александрович Валуев (1815–1890), происходивший из обедневшего русского боярского рода, известного с первой половины XIV века, имел обширный круг знакомых. Первым браком был женат на дочке князя Петра Андреевича Вяземского, неоднократно встречался с Пушкиным. В одном из планов повести «Капитанская дочка» главный герой назван Валуевым, некоторые черты характера и внешности Петра Александровича отражены Пушкиным в образе Петруши Гринева. Отец и дед Валуева были камергерами. Помните, у Грибоедова: «Покойник был почтенный камергер, // С ключом, и сыну ключ умел доставить»? Валуев унаследовал от них славное имя и обширные придворные связи, но не имение. Пётр Александрович не имел никакой недвижимой собственности. Несмотря на это, он на статской службе сделал блестящую карьеру. Совсем молодым человеком получил лестное для его лет придворное звание камер-юнкера. Занимал посты курляндского губернатора, министра внутренних дел, министра государственных имуществ, председателя Комитета министров. Был пожалован графским титулом и всеми высшими орденами Российской империи, включая алмазные знаки ордена Св. Андрея Первозванного. Современники отмечали его большое честолюбие, но никто и никогда не обвинял его в лихоимстве, что для страны, где почти все чиновники крали и были продажны, являлось большой редкостью. 4 октября 1881 года граф Валуев, за несколько месяцев перед тем удостоенный высочайшего рескрипта по случаю 50-летия государственной службы, был уволен от председательствования в Комитете министров. Формально это не было отставкой, фактически означало конец служебного поприща. За графом Валуевым сохранилось членство в Государственном совете и звание статс-секретаря Его Величества, ему было оставлено содержание 18 тысяч рублей в год. Но он был вынужден освободить квартиру казенную и переехать на частную. Остаток своих дней он провел на съемной квартире. За годы своей полувековой службы Валуев так и не удосужился нажить состояние и обзавестись собственным домом. И хотя государь Александр III пожаловал ему 6 тысяч рублей в год квартирных, в дорогом столичном городе Санкт-Петербурге граф Валуев не имел возможности снимать квартиру, хотя бы отдаленно напоминавшую его былые министерские апартаменты. Особенно сильно сановника угнетало то, что из окон своего кабинета он не видел неба, а только стену противоположного дома в дворе-колодце. Если так закончил свои дни председатель Комитета министров, что же говорить о заурядных чиновниках? «Трудом праведным не наживёшь палат каменных» — так гласит народная мудрость. Интеллигенция склонна истолковывать эти слова как осуждение русским народом духа наживы и констатацию принципиальной несовместимости каменных хором и нравственного начала. Суть, однако, в другом: на протяжении столетий реалии российской жизни были таковы, что трудом праведным невозможно было нажить палат каменных.
Итак, военные и гражданские чиновники не могли за счет своего служебного жалованья добиться материального благополучия и обеспечить себе достойную старость. Редчайшие исключения объяснялись личным вмешательством государя и высочайшей милостью. Чиновник, не имевший родового имения, мог добиться достатка либо за счет кривых путей и безгрешных доходов, либо за счет монарших пожалований. Такой порядок дел вредил как самому государству, так и его подданным.
Однако Российской империи служили и те, кто владел имениями и крепостными и не особенно нуждался в государевом жалованье. Как же они распоряжались своим родовым достоянием?
«Именьем, брат, не управляй оплошно?»
История России Петербургского периода и доныне предстает перед нами как история войн, ознаменованных блистательными победами русского оружия. И хотя к началу XXI столетия большая часть территорий, приобретенных империй в результате многочисленных победоносных войн XVIII и XIX веков, Российской Федерацией утрачена, историческая память о былых победах сохранилась. Гордясь достославными сухопутными и морскими победами, мы не всегда задаем себе вопрос, который впервые задали себе участники Отечественной войны 1812 года и Заграничных походов 1813, 1814 и 1815 годов. Победители, с оружием в руках дошедшие от Москвы до Парижа, своими глазами увидели, что они живут хуже побежденных. И тогда они спросили самих себя: почему такое возможно?
Вот как декабрист Александр Александрович Бестужев-Марлинский написал об этом императору Николаю I в письме из Петропавловской крепости. «Еще война длилась, когда ратники, возвратясь в домы, первые разнесли ропот в классе народа. “Мы проливали кровь, — говорили они, — а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили родину от тирана, нас опять тиранят господа”. Войска от генералов до солдат, пришедши назад, только и толковали: “Как хорошо в чужих землях”. Сравнение со своими естественно произвело вопрос: почему же не так у нас?»
[41]. Принимавшие участие в боевых действиях ополченцы из числа крепостных крестьян полагали, что после победы им самим и их семьям будет дарована свобода от крепостной неволи. И хотя этого, как известно, не произошло, невыгодное для России сравнение жизни победителей и побежденных прочно укоренилось в сознании крепостных. В отчете III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии за 1827 год о крепостных было сказано: «Среди этого класса встречается гораздо больше рассуждающих голов, чем это можно было предположить с первого взгляда. <…> Они хорошо знают, что во всей России только народ-победитель, русские крестьяне, находятся в состоянии рабства; все остальные: финны, татары, эсты, латыши, мордва, чуваши и т. д. — свободны. <…> В начале каждого нового царствования мы видим бунты, потому что народные страсти не довольствуются желаниями и надеждами. Так как из этого сословия мы вербуем своих солдат, оно, пожалуй, заслуживает особого внимания со стороны правительства»
[42]. Впрочем, последняя фраза была избыточной. Со времен императрицы Екатерины II все российские монархи без исключения не оставляли крестьянский вопрос своим вниманием, однако лишь в 1861 году Александр II решился на отмену крепостного права. Если даже верховная власть задумывалась над необходимостью покончить с крепостничеством, почему же крестьянский вопрос имел почти что вековую историю?
Российская империя была страной крестьянской: в конце царствования императрицы Екатерины II городское население страны составляло всего-навсего 4,1 %, а к началу царствования императора Александра II увеличилось до 7,8 %
[43]. Поэтому крестьянский вопрос затрагивал интересы всех сословий империи без исключения. Не только сами монархи, но и их благомыслящие подданные прекрасно понимали, что поспешное решение этого вопроса вместо достижения всеобщего блага приведет к большой беде: разгулу своеволия и распаду государства. Суть этих обоснованных опасений очень точно и четко была сформулирована чиновниками III Отделения — тайной политической полиции — в «Обозрении расположения умов и различных частей государственного управления в 1834 году»: «…Крестьянин наш не имеет точного понятия о свободе и волю смешивает с своевольством. А потому, сколько, с одной стороны признается необходимым, дабы правительство исподволь приближалось к цели освобождения крестьян из крепостного владения, столько с другой — все уверены, что всякая неосторожная, слишком поспешная в сем деле мера должна иметь вредные последствия для общественного спокойствия»
[44]. Именно сознательное стремление правительства избежать кровавых крестьянских волнений и новой пугачевщины, а также хорошо осознанное желание любой ценой сохранить общественное спокойствие — всё это десятилетиями обусловливало неспешность действий верховной власти. Однако если политический аспект этой наболевшей проблемы был отлично уяснен монархами и их подданными, то ее экономический аспект практически никем не осознавался. Экономический образ мышления не был присущ ни российским монархам, ни благородному сословию Российской империи. В течение почти всего Петербургского периода истории России умнейшие люди своего времени, прекрасно постигавшие происходившие на их глазах процессы и явления, не задумывались над экономическим смыслом сущего.
