II
Радио, как объявил Геббельс в своей речи 25 марта 1933 г., является «самым современным и самым важным из существующих инструментов массового влияния». В будущем радио должно даже заменить газеты. Однако пока газеты оставались основным средством распространения новостей и мнений. Для нацистской политики координации и контроля они представляли собой препятствие гораздо более серьезное, чем кино- и радиоиндустрия. В Германии было больше ежедневных газет, чем в Британии, Франции и Италии, вместе взятых, а также огромное число журналов и периодических изданий всех мыслимых типов. Существовали независимые газеты и издания на национальном, региональном и местном уровнях, представлявшие весь спектр политических взглядов от крайне левых до крайне правых. Попытка нацистской партии создать собственную успешную газетную империю не увенчалась особым успехом. Политические газеты в последние дни Веймарской республики находились в упадке, и печатное слово в деле завоевания лояльности к нацистам, казалось, уступило первое место живым выступлениям
[940].
В этой ситуации Геббельс не имел других вариантов, кроме как действовать постепенно. Закрыть официальные коммунистические и социал-демократические издания оказалось достаточно просто, когда за регулярными приостановками работы в первые месяцы 1933 г. последовало тотальное закрытие после устранения партий с политической сцены. Однако с остальными приходилось сражаться на разных фронтах. Сила и полицейские меры были только одним способом подчинения прессы. Консервативные ежедневники, такие как Münchner Neueste Nachrichten («Последние новости Мюнхена»), работали под такой же угрозой запрета, что и центристские и либеральные издания. Католическую Fränkisc he Presse («Франконскую прессу»), орган Баварской народной партии, заставили разместить на первой странице заявление от 27 марта 1933 г. с извинениями за многолетние публикации ложных сведений о Гитлере и нацистах. Такое давление быстро убедило основные печатные издания в том, что им придется адаптироваться к новому климату. 30 апреля 1933 г. Имперская ассоциация немецкой прессы, профсоюз журналистов, провела самостоятельную координацию, как это проделывали многие другие похожие организации. Она избрала коллегу Геббельса Отто Дитриха своим председателем и пообещала, что в будущем членство в ней станет обязательным для всех журналистов, а кроме того, она будет открыта только для расово и политически надежных членов
[941]. 18 июня 1933 г. Немецкая ассоциация газетных издателей последовала этому примеру, назначив издателя нацистской партии, Макса Амана, своим председателем и выбрав его в свой совет нацистов вместо членов, которые стали политически нежелательными
[942]. К этому времени пресса уже была полностью запугана и подчинена. Ненацистские журналисты могли распространять свои взгляды только в виде косвенных намеков и аллюзий, читатели могли понять, что они имеют в виду, только читая между строк. Геббельс превратил регулярные открытые правительственные пресс-конференции, которые проводились при Веймарской республике, в тайные собрания, где министерство пропаганды давало избранным журналистам подробные инструкции по темам новостей, иногда напрямую предоставляя статьи, которые следовало печатать дословно или использовать в качестве основы для репортажей. «Вы должны знать не только то, что происходит, — сказал Геббельс представителям прессы, пришедшим на первую официальную пресс-конференцию 15 марта 1933 г., — но и мнение правительства об этом, а также то, как вы должны доносить эту информацию до людей наиболее эффективно»
[943]. Не стоит и говорить, что они не должны были представлять какие-либо другие мнения.
Тем временем нацисты были заняты арестами журналистов-коммунистов и пацифистов. Аресты начались рано утром 28 февраля 1933 г. Первым под стражу попал Карл фон Осецки, редактор «Мировой сцены», заметного интеллектуального издания в целом левой и пацифистской направленности. Осецки получил известность не только в качестве едкого критика нацистов до 1933 г., но и за публикацию секретной и незаконной программы перевооружения в авиационной отрасли, за которую его посадили в тюрьму после сенсационного судебного процесса в мае 1932 г. Массовая кампания писателей за пределами Германии не помогла освободить его после повторного ареста в 1933 г. Помещенного в импровизированный исправительный лагерь под управлением коричневых рубашек в Зонненбурге, слабого Осецки привлекали к тяжелому ручному труду, включая копание ямы, которую охранники называли его могилой. Родившийся в Гамбурге в 1889 г., он не был ни евреем, ни поляком, ни русским, несмотря на свою фамилию, он был немцем в полном смысле этого слова, как это понималось нацистами. Невзирая на эти факты, штурмовики сопровождали регулярные избиения своего заключенного выкриками «еврейская свинья» или «польская свинья». Осецки никогда не был физически силен и едва смог пережить сердечный приступ 12 апреля 1933 г. Освобожденные заключенные, осторожно общавшиеся с его друзьями, говорили, что с этого момента он сломался
[944].
Осецки досталось лишь немногим меньше, чем другому радикальному писателю 1920-х гг., поэту-анархисту и драматургу Эриху Мюзаму, чье участие в мюнхенском «режиме кофейных анархистов» в 1919 г. в свое время привело к тюремному заключению при Веймарской республике. Арестованный после пожара рейхстага, Мюзам был особым объектом ненависти для коричневых рубашек, потому что он был не только радикальным писателем, но и революционером и евреем. Его подвергали нескончаемым унижениям и насилию, а однажды, когда он отказался петь Песню Хорста Весселя, охранники СС в концентрационном лагере Ораниенбург избили его до полусмерти. Вскоре после этого его нашли повесившимся в уборной лагеря
[945]. Его прошлый коллега по недолгому революционному правительству в Мюнхене, анархист и пацифист Эрнст Толлер (еще один еврейский писатель) также сидел в тюрьме за свое участие в революции. Благодаря серии реалистичных пьес, в которых критиковалась несправедливость в немецком обществе 1920-х гг., его имя находилось на виду, в том числе и благодаря сатире на Гитлера под ироничным названием «Освобожденный Вотан». В конце февраля 1933 г. Толлер был в Швейцарии, и волна массовых арестов, последовавших за пожаром рейхстага, убедила его в Германию не возвращаться. Он проводил длительные поездки с лекциями, в которых осуждал нацистский режим, однако трудности жизни в изгнании сделали для него невозможным продолжение карьеры писателя, он покончил с собой в Нью-Йорке в 1939 г., доведенный до отчаяния неизбежной перспективой новой мировой войны
[946].
