Кризис демократии
I
Первой политической жертвой депрессии стало правительство Большой коалиции, возглавляемое социал-демократом Германом Мюллером, одно из самых стабильных и долго работавших правительств республики, пришедшее к власти после выборов 1928 г. Большая коалиция стала редкой попыткой найти компромисс между идеологическими и социальными интересами социал-демократов и «буржуазных» партий за исключением националистов. Она не распадалась за счет общего стремления утвердить план Юнга, которое сохранялось несмотря на жесткую оппозицию националистов и крайне правых. Когда план был одобрен в конце 1929 г., мало что могло заставить участников коалиции по-прежнему держаться вместе. После начала депрессии в октябре 1929 г. основные партии в коалиции не смогли договориться о том, как следует решать быстро усугублявшуюся проблему безработицы. Лишенная умеренного влияния своего бывшего лидера Густава Штреземана, который умер в октябре 1929 г., Народная партия вышла из коалиции после отказа социал-демократов сократить льготы для безработных, и правительство было вынуждено подать в отставку 28 марта 1930 г.
[599]
Однако в то время лишь немногие догадались, что это стало началом конца веймарской демократии. Начиная с этого момента ни одно правительство не имело поддержки парламентского большинства в рейхстаге. В действительности те, кто имел влияние на президента Гинденбурга, рассматривали развал Большой коалиции как шанс установить авторитарный режим за счет использования президентского права управления на основе чрезвычайных полномочий. Особенно влиятельной в этом отношении была немецкая армия в лице министра обороны, генерала Вильгельма Грёнера. Его назначение на этот пост в январе 1928 г. вместо демократического политика Отто Гесслера сигнализировало об освобождении армии от любого рода политического контроля и было подкреплено правом командующего армии обращаться непосредственно к президенту, в обход правительства. Несмотря на ограничения, установленные Версальским мирным договором на численность и вооружения, армия долгое время оставалась самой влиятельной, дисциплинированной и хорошо вооруженной силой в Германии. Пока гражданские институты всех видов, от политических партий до самой законодательной власти, разрушались, армия оставалась единой. Большую часть 1920-х гг. после поражения Капповского путча она вела себя тихо, сконцентрировавшись на незаконном наращивании вооружений и численности, но в кризисе начала 1930-х она увидела свой шанс. По мнению таких людей, как политический советник Грёнера полковник, а впоследствии генерал Курт фон Шлейхер, теперь настал момент, когда можно было провести перевооружение и реорганизацию Германии в качестве великой державы, освободив страну от оков парламентских коалиций. И чем больше Германия погружалась в политический хаос и насилие, тем более важной становилась позиция армии. Уже осенью 1930 г. Грёнер говорил своим офицерам: «Теперь в политическом процессе Германии ничего нельзя изменить без решающего слова армии, положенного на весы»
[600]. Армия использовала свое влияние в политическом процессе сначала для того, чтобы защититься от сокращения своего бюджета, что ей успешно удалось. Пока везде вокруг финансирование государственных институтов урезалось, армейский бюджет оставался в неприкосновенности. Однако армия все еще в целом оставалась далекой от нацистской партии. Старые офицеры, воспитанные в суровых традициях прусского монархизма, в общем не принимали популистских призывов радикальных националистических политиков. Однако даже здесь были некоторые лица, вроде полковника Людвига Бека, которые открыто поддерживали нацистов
[601]. А молодые офицеры были гораздо более восприимчивы к нацистской пропаганде. Уже в 1929 г. довольно много младших офицеров участвовали в дискуссиях с нацистами и обсуждали перспективы «национальной революции». Военное руководство в лице Грёнера и Шлейхера жестко боролось с такими тенденциями с помощью контрпропаганды. Кроме того, оно арестовало трех лидеров таких дискуссионных клубов и отдало их под трибунал в 1930 г. за подготовку акта государственной измены. Этот процесс возмутил других молодых офицеров, даже тех, кто не был склонен сотрудничать с нацистами. Армейское руководство, писал один из них, опустилось до уровня «ноябрьских предателей» и отдало под трибунал людей, единственным мотивом которых была «бескорыстная любовь к родине». Он добавлял, что девяносто процентов офицерского состава придерживалось того же мнения
[602].
Этот трибунал предоставил возможность Гитлеру выступить в качестве свидетеля с получившей широкую известность речью, когда его вызвал Ганс Франк, нацистский адвокат, защищавший одного из обвиняемых. Он заявил, что нацистская партия не имела намерений совершить государственный переворот или добиться разложения армии изнутри. Ее задачей был приход к власти законным путем, и он исключал тех, кто, как Отто Штрассер, призывал к революции. В будущем партия должна была получить большинство на выборах и сформировать законное правительство. И тогда, провозгласил он под одобрительные восклицания зрителей, настоящие предатели, «ноябрьские преступники» 1918 г., будут отправлены под суд, и «покатятся головы». Но до тех пор партия намеревалась придерживаться закона. Суд заставил Гитлера поклясться в правдивости его свидетельства под присягой. «Теперь мы полностью законопослушны», — сказал Геббельс. Путци Ханфштенгль, недавно назначенный секретарем Гитлера по связям с иностранной прессой, позаботился о том, чтобы эта речь разошлась по всему миру. Он продал три статьи Гитлера, в которых в очень аккуратных выражениях разъяснялись цели и методы нацистской партии, Уильяму Рэндольфу Херсту, американскому медиамагнату, за 1000 рейхсмарок каждую. Эти деньги позволили Гитлеру всегда использовать отель «Кайзерхоф» в центре Берлина в качестве своей штаб-квартиры, когда он останавливался в столице. В самой Германии заверения Гитлера развеяли страхи многих немцев из среднего класса относительно намерений нацистской партии
[603].
Однако суд не был впечатлен выступлением Гитлера, которому сделали замечание за недопустимое использование положения свидетеля, и приговорил молодых офицеров к восемнадцати месяцам заключения, уволив двух из них со службы в армии
[604]. Консерватизм судебной системы обязательно привел бы к судебному решению в пользу армии. Тем не менее эти приговоры не остановили молодых офицеров от дальнейших заигрываний с нацизмом. Попытки Шлейхера противостоять таким идеям, усмирить радикализм молодых офицеров и восстановить политическую дисциплину в армии оказались совершенно неэффективными, не в последнюю очередь потому, что в кругу офицеров он открыто признавал, что симпатизировал «национальной части» программы нацистов, и особенно поддерживал «волну возмущения, которую движение национал-социалистов поднимало против большевиков, предательства, грязи и пр.» «Здесь, — говорил он, — кампания национал-социалистов имела несомненно вдохновляющие результаты»
[605]. Симпатия к нацистам означала сотрудничество с ними, но высокомерие и самомнение армейских руководителей были настолько велики, что они все еще считали, что могли подчинить нацистов своей воле и сделать их своими военными и политическими помощниками, как это получилось со многими другими военизированными группировками в начале 1920-х. Время показало, насколько ошибочной была такая политика.
