Дефляционная позиция Брюнинга была непоколебима. События 1931 г. сделали депрессию еще хуже, чем раньше. И она не демонстрировала никаких признаков завершения. Брюнинг сам заявил народу, что ожидает ее продолжения до 1935 г. Такая перспектива для многих, и не только безработных и нуждающихся, была слишком страшной, чтобы примириться с ней
[622]. Вскоре Брюнинга, издавшего еще один чрезвычайный декрет от 8 декабря, в котором он требовал сократить зарплаты до уровня 1927 г. и провести снижение некоторых цен, стали называть «голодным канцлером»
[623]. Сатирики сравнивали его с серийным убийцей 1920-х гг. Фрицем Харманом, который имел обыкновение расчленять тела своих жертв, и это сравнение дало жизнь детской страшилке, которой пугали маленьких ребятишек и которую до сих пор помнят в Германии:
Немножко подожди, вот-вот
Герр Брюнинг за тобой придет
С девятым канцлерским декретом
И превратит тебя в котлету
[624].
Девятый чрезвычайный декрет так и не появился, но даже после издания четырех декретов Брюнинг оказался самым непопулярным канцлером, который был в Веймарской республики до этого времени
[625].
III
Как и многие традиционалисты-консерваторы, Брюнинг хотел обуздать или лишить силы яростный радикализм правых экстремистов и временами выказывал определенное мужество в таких попытках. Однако он так же, как и они, недооценивал его силу и влияние. Его приверженность идеалам прусского благочестия, объективности, беспристрастности и бескорыстного служения стране происходила не в последнюю очередь из патриотических традиций центристской партии после атаки Бисмарка на предполагаемую национальную измену католиков в 1870-е гг. Она рождала в нем постоянное недоверие к партийной политике и давала ему инстинктивную веру в политическую надежность прусской политической иконы, какую являл собой президент Гинденбург, — веру, которая в конечном счете была полностью утеряна
[626]. Более того, это было не единственным роковым просчетом Брюнинга. С самого начала, чтобы добиться сотрудничества от социал-демократов, главной оппозиционной силы, он грозился применить право Гинденбурга, предоставляемое ему 25-й статьей конституции, и объявить новые выборы в рейхстаг. Когда они объединились с националистами и коммунистами, отказываясь утвердить жестко дефляционный бюджет, он не колебался по поводу применения этого права и распустил рейхстаг. Игнорируя данные местных и региональных выборов, на которых нацисты получили массовую поддержку, социал-демократы полагали, что избиратели по-прежнему будут голосовать так же, как раньше, и надеялись добиться результата, который обеспечит достаточную поддержку их идеям. Как и многие немцы, Брюнинг и его политические оппоненты слева все еще не могли увидеть в экстремистской риторике и тактике уличного террора нацистов что-либо другое, кроме доказательства политической маргинальности. Они не придерживались принятых правил политической борьбы, поэтому не могли рассчитывать на успех
[627].
Избирательная кампания проводилась в атмосфере беспрецедентного лихорадочного возбуждения. Геббельс и нацистская партия делали все возможное. В каждом выступлении, которые в больших городах собирали толпы до 20 000 человек, Гитлер вещал о несправедливостях Веймарской республики, о ее роковой внутренней разделенности, о многочисленности враждующих фракций и эгоистичных партий, об экономическом провале и национальном унижении, к которому привела политика правительства. Вместо этого, восклицал он, демократия будет побеждена и снова воцарится власть одного человека. Революционеры 1918 г., спекулянты 1923 г., предатели, поддерживавшие план Юнга, социал-демократические карьеристы на государственной службе («революционные паразиты») — все они будут изгнаны. Гитлер и его партия предлагали неясную, но манящую картину объединенной и сильной Германии, движения, которое перешагнуло социальные границы и одержало верх над социальными конфликтами, расового единства всех немцев, работающих вместе, нового рейха, который возродит экономическую мощь Германии и восстановит положение страны в мире, принадлежащее ей по праву. Эта идея имела большое влияние на многих, кто с ностальгией вспоминал о рейхе, созданном Бисмарком, и мечтал о новом лидере, который воскресит потерянную славу Германии. В ней объединялось все, что многими людьми считалось негативными качествами республики, и им предоставлялась возможность показать всю глубину своего разочарования, проголосовав за движение, которое противостояло республике во всех отношениях.
Ниже этого очень общего уровня аппарат нацистской пропаганды умело целил в отдельные группы немецкого электората, обучая активистов работать с разными типами аудитории, обеспечивать заблаговременную интенсивную рекламу собраний, подбирать темы для отдельных мероприятий и выбирать ораторов. Иногда местные ненацисты и известные сторонники из консервативных кругов выступали на одной платформе вместе с ведущими нацистами. Разветвленная организация партийных отделений соответствовала растущему в ходе депрессии разделению немецкого общества на конкурирующие группы по интересам и могла обращаться к конкретным избирательным категориям. Антисемитские девизы использовались при работе с группами, которые готовы были их воспринять, а там, где они бы очевидно не сработали, о них забывали. Нацисты меняли тактику в зависимости от получаемой реакции, они уделяли большое внимание своей аудитории, печатали самые разнообразные плакаты и листовки, предназначенные для завоевания симпатий других групп электората. Они организовывали сеансы кино, певческие собрания и съезды, приглашали духовые оркестры, проводили демонстрации и парады. Эта кампания велась под руководством имперского руководителя пропаганды Йозефа Геббельса. Из его штаб-квартиры в Мюнхене шел постоянный поток директив местным и региональным отделениям партии, часто со свежими лозунгами и материалами для кампании. Когда кампания достигла своего апогея, нацисты, приверженные своей цели даже больше, чем коммунисты, превзошли все остальные партии в своем постоянном буйном активизме и интенсивности пропагандистских усилий
[628].
