Оно заключается в сообщении тех отличительных признаков (символ, жест и слово), по которым масоны узнают друг друга. Церемония приема заканчивается чтением ученического катехизиса, излагающего символы этой степени в форме вопросов и ответов, и торжественным приветствием нового брата ученика «со стороны связанных с ним стремлением к одной цели и общностью духа братьев»; если церемония эта совершается в достойной форме и с надлежащим пониманием, то она оказывается в высшей степени приспособленной к тому, чтобы произвести глубокое впечатление на восприимчивые умы. И все же было бы необходимо взвесить, не слишком ли много впечатлений получает неофит в течение столь короткого времени и в состоянии ли он охватить их во всей глубине и воспринять с той отчетливостью, которой союз должен требовать от своих членов в интересах дела. Но мы не будем здесь касаться вопроса о том, насколько своевременно явилась бы реформа сложного церемониала без ущерба для его сущности.
Неофиту вручаются перчатки, фартук, паспорт ложи, выдаваемое в большинстве случаев Великой ложей свидетельство о законном приеме, устав ложи и список членов.
За «посвящением» часто следует застольная ложа.
По F. A. Fallou (Die Mysterien der FM. Leipzig, 1848. S. 118 f.) открытие застольной ложи происходило раньше так же, как и открытие рабочей ложи. «Мастер произносит при этом несложную застольную молитву. Затем он предлагает братьям зарядить свое оружие (то есть наполнить свои стаканы) и, по обычаю ремесленников, произвести из него выстрел в честь государя. После этого начинается самое пиршество. Бутылки и стаканы, вино и вода и т. п. получают другие названия. Празднество происходит в своеобразной, вероятно, введенной французами форме. Заканчивается это празднество так называемой песнью цепи. Затем, посредством перекрестного разговора должностных лиц происходит закрытие застольной ложи. Фаллу был членом ложи Архимеда в Альтенбурге.
Застольная ложа является в известной степени приятным завершением торжественного и серьезного акта приема. При этом соблюдаются также известные обрядности. Тосты за главу государства, за отечество, за Великую ложу, за братьев посетителей, неофита, сестер и за всех масонов всего земного шара, музыка и хоровое пение сопровождают обед, оживляя его и поднимая настроение. Но умеренность считается первым правилом во время пиршества; не допускается никакой роскоши. Таким образом, оказывается возможным не только соблюсти в точности весь установленный порядок, но и сохранить восприимчивость умов к серьезным словам ораторов. «Благодаря прекрасному сочетанию серьезности и шутки, беседы и пения, благодаря сочетанию телесных наслаждений с духовными, застольные ложи сплетают венок из высоких наслаждений и являются венцом масонской общественности и внушают всем собутыльникам радостное сознание благородной человечности».
При приеме в различные степени «масонство» постоянно стремится сообщать какую‑нибудь глубокую нравственную истину, «представить жизнь всего мира и человека в одном образе, в одной драме, в одном эпосе». Странствование ученика из тьмы к яркому свету ложи — это «символическое вступление в мир» — символически изображает «сотворение мира, появление света, созданного словом и всемогуществом Бога».
Если ученик «усвоил мысль, что существует вечный Бог, который создал небо и землю, то он будет размышлять дальше и придет к вопросу, что же представляет он сам, что ему делать, и к чему стремиться, и как ему жить». Когда ученику, возводимому в степень «подмастерья», дают наугольник, мастер говорит ему: «Познай самого себя и свои недостатки, чтобы согласно наугольнику достигнуть правильных мыслей, слов и поступков». «Кроме света ученичества и веры в Бога подмастерье приобретает еще самопознание, учится искусству жизни и строительному искусству, получает наугольник и устав».
Если подмастерье неустанно трудится над светозарным храмом человечества и Божества, то «будет поставлен и последний вопрос: в чем заключается цель, каков конец нашего строительства, наших трудов?». Усталый подмастерье, дойдя до двери ложи мастеров, получает неясный ответ: «Твоя цель — могила».
«Масонство в его глубочайшей сущности, — говорит Шауберг, — это учение о смерти». Подобно античным мистериям, оно рассматривает человеческую жизнь как «возвышенную трагедию». Посвящение в мастера служит ее символическим изображением, «это высшая мистерия масонства». «Если мастер желает работать для высших целей бытия в духе вечного мирового порядка и в согласии с присущей всему существующему закономерностью, то он должен смиренно принести свои земные радости и свою жизнь на алтарь человечества, он должен иметь силы страдать и умереть за истину, за добродетель и за общее дело».
Смертный человек со всеми его недостатками и заблуждениями должен был быть погребен, чтобы возродился новый человек, который приобщится к более чистой и совершенной жизни и свету.
Символическим характером отличаются и обычаи, употребительные в траурной ложе. Она собирается в честь брата, «вознесшегося к вечному Востоку». Родственники усопшего также имеют доступ в нее. Рабочий зал завешивается черным, свет уменьшается. Среди комнаты возвышается катафалк, украшенный ветвями акации, как немой, но красноречивый свидетель смерти. После молитвы и хорового пения оратор посвящает несколько слов памяти покойного. Затем произносится речь, обыкновенно кем‑нибудь из братьев, которые были наиболее близки к покойному при жизни. Перед саркофагом зажигается огонь, как религиозный символ того, что усопший может вознестись к вечному Востоку, к вечной жизни и свету. Свет, который он искал в жизни как масон, он надеется найти теперь в смерти. Наконец, все присутствующие, полные веры и упования, трижды обходят вокруг катафалка, украшая его розами и цветущими акациями: розы — последний долг любви, акации — символ смерти, но вместе с тем и вечной жизни и бессмертия.
Учение франкмасонов в том виде, как оно излагается мастерами и ораторами ложи в ложах поучения, покоится на преданиях отдельных систем и заключает в себе мораль, историю союза и его символику.
Основные положения столь выдающейся в истории культуры идеи, как идея франкмасонская, неизбежно должны были сделаться объектом чисто богословского мышления и обоснования. Но дело ограничилось только попыткой. Первая попытка такого рода сделана Лессингом в его «Беседах между Эрнстом и Фальком». Франкмасонство обсуждается здесь с точки зрения социальной закономерности союза и его практического значения, но не рассматривается с определенной философской точки зрения и не исследуется в связи с другими нравственными идеями человечества. Значительный шаг вперед сделал Фихте, который изложил свои взгляды на франкмасонство в законченной философской схеме. Он не только твердо установил точку соприкосновения между франкмасонством и другими явлениями человеческой культуры, но и показал «известную внутреннюю связь», вполне определенное отношение между их нравственными идеями и франкмасонской идеей. Его остроумное, но слишком изысканное толкование, указывающее, что франкмасонство имеет целью превратить одностороннее классовое развитие в общечеловеческое, не нашло сочувствия у Фесслера. Последний резко отмечал различие между франкмасонством и франкмасонским братством и видел в первом «школу разума и нравственности, в которой посвященные воспитывают себя в целях человечества и человечности, то есть для чистой нравственной доброты и блаженства». Ясно, что такое чисто поэтическое понимание уже потому не может быть правильным, что оно уделяет слишком мало внимания практическим задачам масонского союза. Смелый мыслитель R. Ch Fr. Krauze (ум. 1832) также впал в подобную ошибку. Масонский идеал он видел в «союзе человечества». «Представив франкмасонский союз существенной составной частью изображенного им организма человеческой жизни, он дал этой идеализации чрезвычайно яркое выражение».
