Во время этих беспрерывных войн между христианством и исламом, которые вскоре получили характер борьбы за веру и в которых приняли также участие граждане только что возвысившихся приморских городов, Амальфи, Генуи и Венеции, — воинственный пыл сам собою направился против магометанских владений.
Наряду с жаждой борьбы и добычи в обществе все более и более распространялся тот мрачный аскетизм, который, правда, чрезвычайно разжигал ненависть к исламу, но вместе с тем проникался такими дурными элементами, что конечный результат вряд ли мог быть сомнительным.
Духовная борьба, вызванная теократическими идеалами, уже намеченными для церкви Лже — Исидором в форме абсолютной монархии, поколебала всю жизнь церкви. К тому же весь христианский мир Западной Европы охватило небывалое религиозное возбуждение, вызванное продолжительными гражданскими войнами, глубоким нравственным падением правящих классов, неурожаями, голодом, моровой язвой. Огненные кометы и другие небесные явления, казалось, предвещали близкий конец света. Настоящее было слишком невыносимо, будущее казалось безнадежным. Аристократия соперничала с духовенством в строгой обрядности; знатные люди покидали свои замки и делались монахами, чтобы быть ближе к Богу «и получить спасение от Его милосердия. Монахи покидали монастыри, ибо и здесь их встревоженная совесть смущалась шумом мирской суеты; они удалялись в уединенные скиты среди непроходимых гор и с экстазом благодеяния предавались полной самоотречения жизни анахоретов, стремясь искупить вину грешного человечества своим покаянием, которое они приносили без всякой вины. Умерщвление плоти, борьба с чувственностью и мирскими страстями, аскетические упражнения, подкрепляемые суровыми лишениями и самобичеваниями, страстная, полная веры жажда знамений и чудес, сверхъестественных проявлений милосердия, видимого общения со Святым и Вечным, — вот что составляло тот заколдованный круг, в котором вращалась жизнь той эпохи. Это аскетическое настроение все сильнее и сильнее начало сказываться и в паломничестве. Уже со времен Константина Великого вошло в обычай отправляться на поклонение в Святую землю и молиться в местах, освященных великими воспоминаниями. Но утомительные, дорогостоящие и, кроме того, опасные паломничества особенно участились лишь с того времени, когда аскетизм признал в них угодное Богу дело и молитву в самой Святой земле счел прямым путем к небесному блаженству. Религиозное рвение побуждало все большие и большие толпы благочестивых паломников к великому подвигу, — с посохом в руках и в шляпе особой формы они отправились далеко за море в обетованную землю, Палестину.
Впрочем, мотивы, побуждавшие пилигрима к паломничеству, не всегда оказывались религиозного свойства. «Эти мотивы были столь же многосложны, как интересы общественной и частной жизни, так же разнообразны, как исторические отношения и индивидуальные характеры народов». Скандинавы заняли в этом отношении совсем особое положение. С давних времен привлекаемые на Восток мистическими представлениями и образами своей древней религии, все еще жившими в их сердцах наряду с христианской верой, они охотно оправлялись в Константинополь, где бесчисленные реликвии возбуждали их благословение. «К паломничеству за море их побуждало странное сочетание христианских верований с темной языческой традицией. Ибо на далеком Востоке, где восходит солнце, их ожидала блаженная страна Азов с их священным городом Арардом, где люди не знали смерти, где путник находил небесный свет и вечную жизнь. Прежде они отправлялись в Упсалу к храму Азов, в рощу Герты или к какому‑либо великому кудеснику, теперь же обычной целью их паломничества сделалась Святая земля. Туда — в Иерусалим — влекли их все их религиозные представления».
В Западной Европе «все роды и классы принимали в этом участие; император князь и епископ отправлялись в паломничество, как нищие; дитя, юноша, благородная дама, старик пускались в путь босиком, с посохам в руках. Это придавало человеческой жизни тот романтический отпечаток, то мечтательное стремление к неизвестному и чудесному, тот сказочно — поэтический элемент, которые так характерны для Средних веков».
Когда же паломники наконец достигали своих стремлений, они испытывали не один только блаженный восторг — их религиозное чувство глубоко возмущалось: ведь святыми местами владели злейшие враги их религии. И потому, когда во всеуслышание раздался клич об освобождении гроба Господня, он ворвался как яркий луч надежды в скучную жизнь тревог и лишений и открыл всем труждающимся и обремененным ту высшую цель, где всякое заслуженное или незаслуженное страдание, всякая земная скорбь получали разрешение, где всякое преступление находило себе наиболее достойную форму искупления, а вера получала все то святое, все то божественное, к чему она стремилась.
Таково было мечтательное настроение описываемой эпохи, воинственное направление умов. Аскетизм и воинственный пыл сливались воедино. Темное предчувствие грядущих судеб охватило обитателей Европы, и нужен был лишь внешний толчок, чтобы западные страны наводнили Восток своими полчищами, исполненными религиозного и воинственного пыла.
Толчок этот дали сельджукские турки. Все уничтожая на своем пути, их дикие орды ворвались в Европу. Греческое государство, истощившее свои последние силы на борьбу с этим грозными волнами народов, не могло уже устоять против их натиска.
При таких тяжелых обстоятельствах император Алексей, подобно своему предшественнику Михаилу VII, обращавшемуся к папе Григорию, просил папу Урбана II о помощи со стороны римского Запада.
Курия не отказалась от удобного случая объединить христианство под верховной властью Рима не только в религиозном, но и в политическом и военном отношениях. Вскоре после того папа созвал в ноябре 1095 г. в Клермоне в Оверни тот знаменитый собор, воспоминание о котором никогда не изгладится из памяти людей. Сюда стеклись бесчисленные толпы народа. 26 ноября под открытым небом Урбан обратился к ним с речью о том, что наполняло все сердца мистическим энтузиазмом. В самых горячих выражениях он говорил о позорном осквернении христианских церквей в Иерусалиме, о жестоких страданиях живущих там христиан и благочестивых паломников, об ужасных опасностях, угрожающих всему Западу вследствие победоносного шествия ислама; как глашатай Божий, он призывал к священной войне и закончил увещанием, «чтобы каждый, отрекшись от личного блага, нес крест свой, дабы отстоять христианство». Когда он окончил, из бесчисленного множества грудей раздался крик: «Так угодно Богу!» (Deus lo voltl) — крик, сделавшийся затем лозунгом священной войны. Верующие шли толпами, чтобы получить знак воинственного паломничества — красный крест, прикрепленный к правому рукаву.
Таким образом с каким‑то сказочным величием объявили великий средневековый поход Запада на Восток. Церковные легенды, правда, приукрасили историю возникновения крестовых походов и ввели в нее немало вымышленного элемента, которому слепо верили в течение долгого времени, да отчасти верят еще и теперь. Легенда, заведомо ложно, приписывает фанатику — отшельнику Петру Амьенскому заслугу призвания христианского Запада на борьбу с исламом, с целью освободить Святую землю.
Поразительное решение Клермонского собора, объявленное по всем церквам, облетело в течение зимы все страны до отдаленнейших берегов океана, и сердца всех народов преисполнились блаженным восторгом. Где недостаточно сильно было религиозное воодушевление, там другие побуждения влекли обитателей в туманную даль: заманчивая прелесть новизны, любовь к необычайным приключениям и ненасытная жажда золота и несметных сокровищ, таинственные сказания о роскоши и великолепии Востока, об удивительных народах и тайнах волшебства. Беззащитный бедняк, стонавший у себя на родине под гнетом жизни, мог рассчитывать на богатство, власть и почесть, если он отправится туда во имя Христа.
