Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамён победных,
Сиянье шапок этих медных,
Насквозь простреленных в бою.
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром,
Когда полнощная царица
Дарует сына в царской дом,
Или победу над врагом
Россия снова торжествует…
Пушкин. «Медный всадник»
Оценка Петровских реформ на саммите императоров, «Эрфурт-1808»
Хотя я и подкрепил свою точку зрения объективными цифрами, частными свидетельствами русского «Военного вестника» и такого специалиста, как военный историк, генерал-майор Генерального штаба Андрей Петров, а всё же в нашем заочном споре с Солоневичем, Буровским и иже с ними чувствуется один важный изъян, общий для всех нас, вольных писателей XX–XXI веков. Временн а я удалённость, вольность, несвязанность нашего выбора «своего монарха», «своего исторического периода» делает этот выбор… – Более объективным? – Хорошо, если бы так! Но уж точно – более легковесным, похожим на… популярное разделение на поклонников Лемешева и Козловского, или фанатов «Спартака» и «Динамо»…
Противопоставить такому вольному выбору хорошо бы оценку человека более близкого той эпохе, вовлечённого в исторический процесс. Из своих «исторических запасников» могу предложить довольно знаковую фигуру, высказавшуюся по данному вопросу в обстоятельствах уж точно уникальных, неповторимых в мировой истории.
Глава Священного синода, министр, друг юности царя Александра – князь Александр Николаевич Голицын, чьи записки мне довелось внимательно перечитать во время работы над упоминавшейся книгой «Голицыны и вся Россия» (2008) . Именно князя Голицына император Александр взял с собой на знаменитую Эрфуртскую встречу в сентябре – октябре 1808 года.
Кроме многого прочего это был один из самых рискованных моментов в жизни и царствовании Александра. Наполеон к этому времени занял положение, не имевшее прецедентов в истории – фактического хозяина Европы. И в России тогда всерьёз прикидывали вероятность того, что царь будет в Эрфурте просто схвачен и арестован, ведь недавнее свидание Наполеона с испанскими Бурбонами закончилось именно так. Государя умоляли не ехать, но интересы России, суровая вынужденность Тильзитского мира и вытекавших из него обязательств всё же требовали этого визита. Огромная разница и дополнительная опасность в том и состояли, что предыдущая, тильзитская встреча проходила всё же на нейтральной территории, на том знаменитом плоту посередине реки Неман, разделявшей их армии.
А Эрфурт… Эрфурт даже в раболепствующей пред Наполеоном Германии занимал исключительное положение. Этот город, «обустраивая» захваченную Европу, Наполеон официально выделил как особое место – место сборов покорных монархов и их войск (именно оттуда в 1812 году они, германские войска и монархи, послушно двинулись на Россию).
Те российские и общеевропейские подозрения, например, суммирует в своих известных воспоминаниях и Арман де Коленкур (долгое время посол Франции в России, сопровождал до Парижа Наполеона, бросившего армию в 1812 году). Касаясь периода того испанского ареста и подготовки «Эрфуртского саммита», он пишет:
«Я сказал императору (Наполеону), что впечатление, произведённое в Европе похищением Фердинанда (испанского Бурбона), может вызвать опасения, как бы император не разыграл плохой фокус с теми государями, которые приедут в Эрфурт.
– Ба! Вы думаете? – сказал император…»
А кроме ареста был риск возможного публичного унижения. Пруссаки, например, на том Эрфуртском саммите его получили сполна. Наполеон, «развлекая» монархов (так сказать, в рамках «культурной программы» саммита), приказал на йенском поле (месте Йена– Ауэрштедтской битвы, где он два года назад разгромил прусскую армию) устроить охоту на… зайцев! Плюс к тому – живописания, рассказы Наполеона, тоже публичные, о том моменте, когда он остался тет-а-тет с красавицей – прусской королевой Луизой, и «задержись он там подольше, возможно, пришлось бы подарить побеждённой Пруссии ещё пару клочков земли».
Но, слава богу, дипломатические и человеческие качества Александра позволили ему выдержать этот эрфуртский месяц (с 17 сентября по 14 октября), без политических потерь и без урона для чести России. И, конечно, важными ему помощниками в этом стали его друзья и прежде всего князь Голицын, «…один из друзей детства Александра, оставшийся домашним поверенным его и на престоле, человек, который умел занимать и рассеивать своего государя, как никто другой».
Хотя, конечно, у Голицына, входившего в небольшую свиту государя, в Эрфурте была масса и вполне официальной работы. Он в то время – один из двух российских статс-секретарей, тайный советник, обер-прокурор Священного синода, камергер.
Книга, включавшая «эрфуртские записки» князя Голицына, выходила только в Германии, но историк Галина Герасимова приобщила её к корпусу «Голицынских чтений».
По свидетельству собеседников Александра Николаевича, «речь князева была проста, безыскусственна; он всем жертвовал истине… казалось, что мы внимаем доброго родственника, с увлечением и чувством рассказывающего нам былое».
На начавшейся тёплым ясным днём 27 сентября встрече двух императоров по праву хозяина режиссёром большого Эрфуртского представления был Наполеон, чьё чутье большого актёра вдохновляло… на удачные импровизации. На строгом обеде на шестнадцать персон – только для государей – он озадачил монархов удивительными познаниями в области германской истории.
Однако Наполеон знал прошлое не только Германии. После представления ему князя А. Н. Голицына император Франции оживлённо уточнил: «Тот, что в Синоде»? И завёл разговор об уничтожении российского патриаршества (Петром I):
«Утвердитель Конкордата (т. е. Наполеон) отдал полную дань справедливости гению России (царю Петру) в сознании великого правительственного переворота, которого не могла достигнуть революция со своими бурями. Но… как далее сказал Наполеон “ …Бессильны были все бури, чтоб подчинить духовенство во Франции правительственной власти” ».
То есть за этим комплиментом Петру можно разглядеть косвенный упрёк русской церкви: «Вот французское духовенство никому не удавалось подчинить».
На это князь Голицын возразил: «Святая в России была уверенность народа, – что целию всех действий Петра было общее благо, которое одушевляло твёрдую волю, сосредоточенную в одном лице и в лице гениальном».
Наполеон (со вздохом): «История расточала название великого многим, но Пётр, вопреки частому искажению той же истории, принадлежит, по моему мнению, к числу тех немногих, которые истинно достойны этого названия …»
